– Вот, кидают на передовую, – майор пожал мне руку, кивнул Вере. – Немцы прорвались.

– Береги себя, командир! – я тяжело вздохнул. Знаем мы эти “затыкания”… Кинут с винтовками против танков.

Хмурый Павловский только махнул рукой и поспешил за уходящей колонной.

А тут еще и мотоцикл, будто чувствуя наше настроение, заводился очень долго. Фыркнет, обнадежив, и снова заглохнет. Буряков, как он сам признался, на этой машине мог только ездить, чинить не обучен. А водителя или механика во все нарастающей неразберихе вряд ли найдешь. Наконец, трехколесное чудо техники сдалось, но только после того, как мы его покатали трижды с горки. Так что еще с места не сдвинулись, а спина уже мокрая. Так и едем – сначала мотоцикл на нас, а потом мы на нем. Чтобы никому было не обидно.

Из Житомира мы кое-как выехали, а вот на киевской дороге опять уперлись в массу беженцев и военных, движущихся на восток. Понять в этом хаосе хоть что-то было невозможно. Если потеряешься в этой огромной толпе, растянувшейся змеей на многие километры, то нечего пытаться найти своих.

Мы сразу свернули на обочину, чтобы вместе с такими же хитрецами попытаться объехать забитую людьми дорогу. То тут, то там валялись следы поспешного бегства в виде поломанных детских колясок, велосипедов и тележек, густо сдобренные разнообразным скарбом, брошенным тут же из-за невозможности тащить добро дальше. Да… жизнь дороже любых тряпок.

Страшное дело, такое бегство. Как-то мне рассказывал один дружок, который был свидетелем того, как половина населения Москвы в один совсем не прекрасный день октября сорок первого решила пойти на восток, потому что прошел слушок о том, что немцы уже вошли в столицу. Вот там были и мордобой, и стрельба, и растоптанные в давке люди, и сброшенные в речку грузовики с добром начальства. Не дай боже оказаться в такой мясорубке! Так что у нас тут тепличные условия, всего лишь Житомир решил пройтись пешочком до Киева.

Когда до Киева, по моим расчетам, оставалось меньше полусотни километров, Буряков начал откровенно засыпать. То в сторону вилял на ровном месте, а то и выпасть норовил, так что пару раз я его ловил, когда он начинал заваливаться набок. На выезде из деревни Любимовка я понял, что лучше уж лейтенанту поспать немного, а то он нас завезет куда-нибудь совсем не туда, куда собирались. Хорошо, если при этом руки-ноги останутся целы. Я похлопал его по плечу и показал на небольшой прудик, видневшийся примерно в полукилометре от дороги.

– Может сам сядешь за руль? – поинтересовался лейтенант – Ты говорил, что Ман вел.

– По такой дороге? – я кивнул на забитое беженцами и военными шоссе.

Не дай бог прилетят немцы и устроят штурмовку… К чему это приводит, я видел на дороге Львов-Броды. Эх, где теперь Соломоныч и его психи?

– Ладно, сделаем привал – согласился Буряков – Сейчас Мрию проедем и отдохнем.

Въезд в украинскую мечту, а именно так переводится название деревни, был перегорожен и просто так пройти или проехать дальше к Киеву было никак. Естественно, перед этим постом росла толпа, над которой был слышен гул от множества голосов. Впрочем, вперед никто не пытался прорваться. Гражданские налево, военные направо. Для нас всё прошло быстро: несколько минут, и мы на той стороне, только документы проверили. Но это нам повезло: за несколько человек перед нами бумаги артиллерийского капитана показались бдительному сержанту не такими как надо и командира увели в сторону разбираться.

Метрах в двухстах за постом, справа от дороги виднелся бетонный купол дота, возле которого сновали военные. Наверное, пытаются сейчас за несколько дней доделать то, что не смогли довести до ума последние лет десять.

Чуть дальше на шоссе стояла полуторка, на которой был смонтирован зенитный аппарат из четырех “максимов”. За ним сидел усатый дядька в каске, еще один военный стоял рядом с биноклем. Рассматривал небо. Двое других бойцов набивали ленты патронами.

Вот неподалеку от зенитчиков мы и встали. Командир расчета, сержант лет тридцати, у которого от недосыпа под глазами темнели круги, недовольно посмотрел на нас, но ничего не сказал и продолжил озадачивать бойцов приказами.

Буряков, как только слез с мотоцикла, завалился спать на траву и принялся сладко посапывать, улыбаясь во сне чему-то. Мы же с Верой отошли еще дальше от зенитчиков и Бурякова. А то мало ли что он во сне услышит?

Прудик, хоть и небольшой, но с сильно заиленными берегами, нам пришлось поискать место, где можно спуститься к воде и умыться. Наконец, мы сели под ивой растущей на берегу, скрывшись так от посторонних. Вера прислонилась к дереву, расстегнула ворот гимнастерки и стащила сапоги – отдыхала от дороги. Я тоже примостился рядом и она склонила мне голову на плечо.

– Послушай, Петя, а как так получилось, что я о тебе ничего не знаю? Ни про семью, ни про родню – совсем ничего. А ведь ты мне муж! Или так, погулять вышли?

– Да что там рассказывать? Сирота я, говорил же тебе уже. Родился недалеко от Запорожья. Отец от болезни умер, мать с сестрами – от голода. Тетка была, так и она куда-то пропала. Не очень тесно мы с ней общались. Так, после смерти матери поддержала меня, но относилась как к обузе. Я при первой же возможности уехал в город, работать начал. А тетка даже на письма ни разу не ответила, хотя мне и передавали, что получала. Вот такая, Верочка, у меня родня: кто в могиле, кто вдали…