— Что же, по-твоему, они тебе правду скажут, да, Арташес?

От Арташеса не укрылось, что тот перешел на множественное число. Он раздумчиво посмотрел на Авага.

— А ты, Аваг, ты мне правду сказал?

— Зачем мне врать, Арташес? У меня совесть чистая.

— Чистая совесть, грязная совесть… Разве кто-нибудь в этом может разобраться? Мы взрослые люди, и не к лицу нам быть такими самоуверенными. — Он вдруг почти в упор посмотрел в зрачки зеленоватых глаз Авага. — Скажи, тебе очень не терпится расправиться с этими людьми?

Аваг смутился.

— Это как же надо понимать, Арташес? По-твоему, выходит, я зверь, что ли? Волк я, что ли?

— Зачем зверь? Человек! Видишь ли, именно человеку свойственна одна препаршивейшая черта: он иногда любит по-своему распорядиться чужими судьбами. И не подумает: судьба-то не моя, чужая, и у нее есть свой хозяин, не лучше ли дать ему самому пораскинуть мозгами, может, до чего-то хорошего и додумается.

— При чем тут я, Арташес? — сказал Аваг; разговор становился уж слишком туманным, а Аваг любил ясность. — Зачем ты хочешь приписать мне то, чего я не думал?

— Не знаю… Как ты считаешь, Аваг, что я должен делать с этими людьми… ну, скажем, с дедом Сааком?

Аваг оторопело смотрел на председателя, чувствуя какой-то подвох в самой постановке вопроса.

— Я-то при чем, Арташес? — уклончиво ответил он. — Ты хозяин, тебе и решать, а мое дело сигнализировать.

И в этот момент на току произошло то, чего никто не мог ожидать, поскольку все выглядело как чистая случайность, ибо могло и не произойти, хотя если допустить, что кто-то все же виноват, то опять же неизвестно, чьей вины здесь больше. Скажем так: не составь Аваг акта, возможно, дед Саак и не появился бы на току, предоставив ослу самому добираться до дома (значит, Саак спешил на ток, хотя неизвестно, по этому или по другому поводу), и не прошел бы он мимо электромотора, и сорвавшийся со шкива приводной ремень не захлестнул бы Сааку ноги, и не упал бы Саак с перетертыми в кровь ногами, и не ударился бы затылком о болт, крепивший мотор к бетонному основанию.

На крик одновременно трех голосов — Беника, Шагена и только что подъехавшего на своем грузовике Юрика, еще не успевшего распахнуть дверцу и выйти, Арташес быстро обернулся и, рывком оттолкнув от себя Авага, бросился к старику, трепыхавшемуся у самого основания электромотора, и оттащил в сторону. Старик сгоряча попытался встать, рискуя удариться головой о вертевшийся шкив. Беник подскочил с краю тока, где стоял щит электропитания, и рванул рубильник на себя. Мотор умолк, но шкив все еще продолжал вертеться вхолостую.

Пока все четверо суетились вокруг раненого, Аваг растерянно смотрел на них, подсознательно пытаясь уловить связь между написанным актом и несчастным случаем, который только что произошел, а также определить степень собственной вины в случившемся. Связь ускользала, едва мелькнув где-то в закоулках мозга. Все произошло слишком неожиданно, слишком грубо, и неподготовленное сознание отказывалось принять его как факт, да и вся обстановка, так мгновенно изменившаяся от спокойной к тревожной, и эта суета вокруг лежавшего Саака не располагали к трезвому обстоятельному анализу. Впрочем, все это пронеслось в голове ли, в душе ли, под ложечкой ли Авага не более чем за две-три секунды, в следующее мгновение он побежал тоже на помощь Сааку.

Старик все порывался встать, но в силах был лишь приподнять голову: из проломленного затылка с курчавинками седых волос стекала кровь, собираясь в лужицу на утоптанной до бетонной твердости земле.

— Ноги! — стонал старик. — Ноги!..

— Лежи спокойно, Саак-апер, ноги у тебя целые.

— Ноги! — твердил старик.

— Юрик, живо на машину и за доктором Мисаком. Езжай мимо медпункта и зови сюда Анаит.