– Да, – робко ответила она. Может быть, если она быстро покончит с этим, Генрих отвезет ее домой. Очевидно, он должен продолжать этот спектакль безразличия по отношению к ней перед другими офицерами.
– Вас обвиняют в сотрудничестве с Сопротивлением и проведении диверсионных действиях, в результате которых был уничтожен один из наших поездов, – холодно заявил он, зачитывая документ.
– Я не понимаю, – смущенно проговорила она. Когда ее арестовали, она слышала взрыв, но не была уверена, что миссия Сопротивления увенчалась успехом. – Как я вчера вечером сказала офицеру, я получила информацию, что члены Сопротивления окажутся на том месте, но их там не было. Откуда мне знать, почему поезд взорвался именно в том месте, где он взорвался?
Третий офицер поднялся на ноги и направился к ней, так угрожающе возвышаясь над ней, что она вздрогнула на стуле.
– Здесь мы задаем вопросы. Вы присутствовали при обмане, который стоил нам жизней и продвижения нашего противника вперед. Как нам понять, что все это не ваших рук дело? Вы говорите, что получили информацию о Сопротивлении. Но почему вы не пришли с этой информацией сразу к своему командиру?
Она посмотрела на Генриха, когда его глаза на мгновение заглянули в ее. От них веяло холодом, и он пробирал до глубины души. Они были полны ненависти к ней. Она до сих пор не понимала, что, по их мнению, она натворила.
– Клянусь, это была не я. Я хотела только помочь. Я собиралась найти их сама, а затем позвонить вам, чтобы вы их арестовали. Я хотела, чтобы поезд заехал в депо, – она тяжело сглотнула, снова глядя мимо офицера на Генриха. – Я знаю, насколько важны для военных нужд ракеты Фау‑2. Я бы ни за что не стала ими рисковать.
– Нам бы хотелось верить вам, фройляйн, – ответил офицер, – но есть вещи, которых мы не понимаем. Как вы узнали, когда поезд прибудет на станцию? Это совершенно секретная информация.
Ингрид снова сглотнула с трудом, отвлекшись на мотылька. Она смотрела, как он бьется о лампочку, как снова и снова жаждет добраться до желаемого объекта, только чтобы обжечься из-за собственной глупости. Она понимала, что если признается, то у Генриха из-за нее появятся неприятности. Но, если она промолчит, они подумают, что она член Сопротивления.
Она посмотрела на свои руки и прошептала:
– Я взяла расписание из папки, в сейфе, у Генриха… Я имею в виду кабинет майора фон Штрауса.
Генрих вскочил на ноги и направился к ней. Она посмотрела на него, остро нуждаясь в каком-нибудь подтверждении его любви. Но его горящие глаза ничего, кроме ярого презрения, не выражали.
– Что ты делала в моем сейфе?! – кричал он. – Как ты посмела открыть его без моего разрешения?
– Я пыталась помочь, Генрих. У нас был план отыскать членов Сопротивления. У нас была зацепка, что они будут на месте рядом с железной дорогой, чтобы взорвать ее. Я хотела их остановить. Ты должен мне поверить.
Генрих занес руку, будто собирался ударить ее, и она отпрянула, как испуганное животное. Но он остановился и плюнул в нее:
– Ты мне противна.
Она посмотрела на него, отчаянно пытаясь уловить хоть что-нибудь от любимого ею мужчины, но видела только чудовище. Чудовище, созданное страшными и позорными действиями, которые он привык совершать над другими. И в этот момент ее осенило. Идеалы, о которых с пафосом размышляли, которым так самоуверенно предавались, высший мир, который они создавали для отечества, был не более, чем трагической иллюзией. Иллюзией, которая растворилась перед ней, когда она заглянула в его жуткие глаза. В это мгновение она осознала, во что они все превратились. Эта война сделала их всех такими, и она презирала ее. Она презирала себя.
Генрих отвернулся от нее, направился к столу и снова сел за него. Третий офицер выступил вперед. Говорил он холодно и резко. Он подхватил свой последний вопрос, будто Ингрид с Генрихом не обменивались репликами.
– Вы сказали «
– Я и моя подруга Ви, – серьезно сообщила она. – Вам тоже пришлось ее допрашивать?