– Майор фон Штраус и поручил мне вас доставить. Он в курсе всего, что вы натворили.
– Генрих здесь? – воскликнула Ингрид с облегчением. – Слава Богу!
Конвоир быстро тащил ее, и, казалось, с особым смаком произнес следующее едкое замечание:
– Он здесь уже несколько часов. Только сейчас добрался до вас.
Ингрид растерялась. Часов? Если он здесь, то почему не пришел лично?
Они продолжали идти по жуткому коридору в другую комнату, не ту, где ее допрашивали прошлой ночью. Изнутри ее грызла изводящая тревога. Что-то было не так.
Конвоир открыл дверь и грубо втолкнул ее в тусклую комнату, пропахшую потом и плесенью. И снова на цепочке с потолка свисала единственная лампочка, у которой зловещей ритм отбивал своенравный мотылек: его трепещущие крылья стучали как кончики пальцев по окну. Когда ее глаза привыкли к темноте, она заметила, что эта комната оказалась просторнее, чем предыдущая, но в центре стоял такой же металлический стул.
В конце комнаты за длинным стерильным столом сидели три офицера. Ее сердце заколотилось. Среди них был Генрих.
– Генрих! – истерично закричала она.
Но он не поднял глаз и не обратил на нее внимания. Он сосредоточенно писал.
– А, фройляйн Хельд, – сухо произнес один из офицеров СС, всматриваясь в нее.
Ингрид подошла к столу и взмолилась:
– Генрих, это же я, Ингрид!
Но Генрих не оторвался от своего занятия.
– Будете говорить, когда дадим слово, – оборвал ее третий офицер. – Сядьте-ка и послушайте, что мы расскажем.
Она застыла как вкопанная, парализованная новым страхом, страхом гораздо более сильным – страхом быть отверженной. В ответ на просьбу начальника конвоир силой усадил Ингрид на стул.
Безмолвное отчаяние давило на нее тяжелым, влажным туманом, который с чувством полнейшего замешательства пробирал ее до костей. Почему Генрих игнорирует ее? Что такого ужасного она совершила, что они с ней обращаются, как с преступницей?
Первый офицер снова заговорил, его глаза смотрели на нее с презрением:
– Кажется, прошлой ночью вас допрашивало Гестапо?
Ингрид содрогнулась от воспоминаний.