Я подняла ресницы и встретилась с обеспокоенным взглядом Нимуэ. Нянюшка увязала в кошель снадобья и забрала у меня чашу.

— Огнём-то оно вернее… от беды… — пробормотала язычница, выливая красную воду в очаг.

Я вздрогнула от алчного возгласа, с каким пламя приняло кровавое подношение, замерло и возгорелось с новой силой.

— Не понимаю… — произнесла, того не желая, вслух. — Не понимаю…

Перед глазами, замороченными усталостью, в колдовском изменчивом свете Джед меньше, чем когда бы то ни было, казался человеком. И как никогда прежде был схож с образом юного сидхе, пришедшего в мир людей по зову мести и крови, с образом, что создало воображение, когда в вечерний час холодной весны наёмник из страны, что за морем, поведал мне свою повесть. На бледное, со сжатыми губами лицо острыми листьями упали пряди цвета боярышника, и в узорной их тени зелёным волчьим отблеском зажглись глаза. Джед обернулся на мой голос угловатым и гибким нечеловеческим движением — игра ли теней послужила тому причиной, или угнездившаяся в ране боль, но в груди защемило от напоминания о том, что преградой меж нами не только настоящее, но и прошлое.

— Не понимаю, — повторила я голосом отчаянно-слабым, — чью дорогу ты перешёл? Кто ищет твоей смерти?

Нимуэ, словно нож, метнула в наёмника острый взгляд. Джерард не видел няни, но едва ли нуждался в её подсказках. Испачканную и порванную у ворота рубаху он вертел в руках, будто раздумывая, не надеть ли её, а вернее — хоть так занять руки.

Зато Стэффена ничто не заставляло молчать. Не скрывая чувств — подобный труд был вовсе для него не свойственен — бастард хмыкнул, одарив меня колючим взглядом.

— Ну же, девушка, не задавай глупых вопросов. Несмотря ни на что, смею надеяться — в этой хорошенькой головке разум не вовсе помутился от страха за ненаглядного.

— Ты слишком много болтаешь. — Джед всё же скомкал ткань и отшвырнул в угол, белое и красное растворилось в чёрном.

— О да, тебе-то не вменить этот грех в вину! — глумливо оскалился Стэффен. — И дивно же ты спелся с ополоумевшей старухой, только и чающей, эк бы поверней спрятать девчонку под свой подол, как наседка прячет цыплёнка в перья! Что ты там шипишь, старая ты кочерга, или я не прав?

— Прав, прав, — заквохтавшая от злости Нимуэ плюнула бастарду под ноги. — Всегда-то ты прав, окаянное отродье, чтоб тебе поперхнуться своей правотой!

— Вот то-то же, — заухмылялось ничуть не уязвлённое «отродье». — Да ты не трясись этак, бабушка, до падучей недалеко.

— Да какая я тебе бабушка, сучий ты сын!..

Я прижала пальцы к вискам. Посмотрела в лицо Стэффену.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Не так, чтоб хочу, — насмешливо протянул бастард, — да ведь на это славное местечко точно заговор молчания наложен. Ни у кого, кроме меня, ты и слова правды не вызнаешь. Нигде не встречал такого пёстрого сборища лжецов, в этих стенах самому себе перестанешь верить.

— О какой правде ты ведёшь речь?..

— О той, что трусливо прячет твоя нянька. О той, которую давно бы следовало поведать твоему телохранителю.

— Я делаю, что должен, — с усталой досадой отрезал Джед. — Что ты можешь в этом понимать?..