– Спасибо.

– И много ты уже сделала? Многого достигла?

– Я… кхм… Я сама это только недавно осознала. Я много об этом думала, размышляла, но вот… Буквально на днях созрела. Так что еще не много. Но я над этим работаю.

– Удачи тебе с этим.

– Да, тебе тоже.

В мыслях все представлялось четко, логично и красиво. Были доводы, причины, доказательства, были здравые выводы, построенные на твердой почве долгих утоптанных анализов. Были предусмотрены вопросы и к ним тщательно подобраны ответы, исключающие любую возможность зарождения спора. Это был детально спланированный сценарий дискуссии с неведомым оппонентом, из которой я всегда с достоинством выходила победителем, со снисходительной небрежностью похлопывая затем своего проигравшего соперника по плечу и с вежливым безразличием принимая его поражение.

В жизни вышло как-то иначе. Будто по плечу меня похлопали.

Эта не та встреча, которую я представляла. И это не тот человек, которого я помнила. Мечты и ожидания рассеялись, развеялись в пух и прах. Я не знаю, решительно не знаю, о чем можно говорить с Пашкой нынешним теперь, когда мы разминулись. Я сделала шаг вперед, а он… остался на месте. Это разочарование гораздо сильнее разочарования от проигрыша. Меня захлестывает обида, исчезло всякое желание общаться с ним дальше. Нам не по пути больше. Я и так прикладываю много усилий, чтобы выбраться из этой трясины, и не могу позволить себе иметь друзей, которые в ней живут.

– Что ж, мне завтра рано вставать, я пойду.

– Я тебя провожу.

Люди движутся. Одетые в рубашки из ткани и накидки из прогретого воздуха, рассекают пространство, умело и привычно избегая столкновений. Окруженные магнитными полями, отталкиваются от одного и притягиваются к другому. Если оттянуть уголок глаза и взглянуть сквозь ресницы, можно увидеть воздушные потоки. Каждый несет свою историю и свое время: кто-то одет в лето, кто-то еще недоверчиво кутается в весну. Последние – те, у кого всегда холодные руки, – идут строго по маршруту, проложенному угасающим солнцем. На витой скамье любовь сезонов – переплетают пальцы конец апреля и начало июня. Чуть поодаль, спиной к ним сидит май. Он увлеченно делает наброски в своем блокноте, лихорадочно пытаясь захватить момент, чтобы потом, время от времени, испытывать экстаз, погружаясь в него снова и снова. Зашелся криком упавший с качелей ребенок. К нему, подволакивая несгибающиеся колени, торопится март в красной вязаной шапочке. У каждой клумбы полумай: сезон “щелк!” объявляется открытым. Результат и близко не сравнится с очерком мая, экстаз будет кратковремен и преходящ, и момент затеряется в килобайтах и пикселях – но полумаи стараются. Знойно и несвоевременно заливается смехом жара. Март неодобрительно поджимает губы.

Слева от меня твердо и устойчиво шагает Паша. Он ставит меня в тупик. Одно мгновенье я вижу в нем старого доброго Пашку в опрятной одежде на вырост: он смеется шутке, играет в “Царь горы”, снимает с дерева дурно орущего кота, подкармливает бездомного пса. Но уже мгновенье спустя это Паша, и я понятия не имею, что делает и что не делает этот Паша нынешний. Не могу представить его чинящим краны, или меняющим трубы, или сверлящим стены. Не могу уложить в голове мысль о том, что Пашка – тот, для кого каждый день был событием, кто рассказывал удивительные истории о местах, в которых не бывал, но обязательно посетит, тот, чья жизнь сейчас должна была быть яркой и непредсказуемой, – забился в нору. Эта мысль о том, что он – такой живой, – шагнул в скорлупку, из которой выбралась я, царапает стенки черепа, не желая в нем помещаться. Эта мысль заставляем меня кипеть. Почему человек, умеющий фантазировать и наделенный энергией, добровольно заключил себя в клетку? Я поворачивала эту мысль так и этак, пытаясь перекрыть ею картинку, которая возникла в сознании после его звонка. Я, наконец-то, сломала свой кокон, а этот человек, вместо того, чтобы по достоинству это оценить, забрался в него сам. Назвать это иначе, чем предательством, было нельзя. В тот момент я его ненавидела, и ненависть достигла таких пределов, что я взорвалась.

– Неужели тебе этого достаточно? В смысле, поел-поспал и все? Ты не хочешь чего-то большего? Чего-то добиться?

– Я думал, мы это уже обсудили.

– Обсудили. Только слушай, я ведь сама недавно такая была. В смысле, встала, пошла на работу, вернулась, а когда опомнилась – бац! – я проела два года. Два года! Их не вернуть, понимаешь? Некоторые за это время своих целей добиваются, ставят себе другие, побольше, повыше, а ты понимаешь, что два года стоял на месте. Ел-пил и все! Как животное! Набил живот, налакался воды – и в спячку, пока снова не проголодался. А разум для чего? Эволюция, интеллект, саморазвитие – все, что отличает нас от зверей, – все побоку? Если запустить, откреститься – чем мы будем лучше тараканов? А люди так годами живут. Мы деградируем. Я деградирую. Я, как это поняла, так мерзко себя чувствовала. Несколько месяцев пыталась выбраться, хваталась за одно, другое – все из рук валилось, ничего не могла до конца довести, не могла долго на одном сосредоточиться, внимание рассеивалось. Мозг был запущен, понимаешь? И тело тоже. Размякли как желе. В бассейн записалась – через полтора месяца бросила; начала учить немецкий, две недели не могла выучить правильные глаголы – бросила; купила ролики, упала четыре раза – бросила; пошла на танцы, тренер сказал, что растяжка плохая – бросила. Я в ужас приходила, когда думала, что обречена провести остаток своей жизни бездарно, бессмысленно, пусто, как те два года. Ведь только подумай – жизнь дается не каждой вещи на этой планете, а уж осознание того, что живешь – и вовсе единицам. Это уникально – жить и знать, что ты живешь, и что этот шанс дан тебе свыше, дан только один раз, и получить такой бесценный дар, и принять его как должное, и тратить его на всякую дрянь – это чудовищное преступление. Больше в обозримой Вселенной жизни нет, а мы получили ее с такой легкостью и так небрежно ее спускаем. Когда до меня это дошло, я была готова растерзать себя. Однако даже смерть казалась ближе, чем возможность что-то исправить. Я уже говорила, что мои мозги и мое тело перестали меня слушать? Так вот, два месяца назад, вследствие одного небольшого происшествия, они наконец-то соединились, внезапно вспомнив, что являются одним целым, а сегодня это целое совершило поступок, значимость которого ты даже не представляешь. И сейчас меня выводит из себя то, что ты делаешь ту же ошибку, потому что когда ты опомнишься, может быть слишком поздно, и ты уже не сможешь собрать мозг и тело вместе, и все потеряет смысл. Возможно, сейчас это не так явно, но когда ты станешь старше, взрослее, когда твоя гонка останется позади и у тебя будет больше времени, ты, наконец, начнешь задаваться вопросами. И тебе не понравятся ответы, но изменить их уже будет нельзя, потому что время вышло, и ты до самой смерти будешь себя в этом винить, понимаешь?

– Слушай, я – человек простой, не такой ученый как ты. Я еще в школе понял, что за тобой не угнаться, а уж сейчас – тем более. Но я думаю – ты пойми меня правильно, – что ты себя накручиваешь. У каждого своя жизнь, и все живут ее так, как могут. Не обязательно ведь, чтобы все что-то делали, где-то путешествовали, развивались или еще чего. Каждому – свое. Может, и для тебя спокойная жизнь – самое то?

– Спокойная жизнь и инертная жизнь – разные вещи. Неужели ты не понимаешь? Я говорю о том, как было пусто эти два года, не спокойно, а именно пусто. Это как фильм поставить на быструю прокрутку. Рраз – и фильму конец! Разве тебя это не заботит? Тебе в голову не приходит мысль, что ты что-то упускаешь?

Он жмет плечами.

– Нет. Меня все устраивает. О, мороженое уже продают. Хочешь мороженого?

Мне до него не достучаться. Он теперь за стенкой, кричи – не кричи – не услышит, хоть все связки сорви. Я теперь одна.