Выслушав это, партийный деятель мило помог устроить поездку. Те, кто пользуется доверием и ездит за границу регулярно, начинают рассчитывать на постоянный доход от вещей, приобретаемых во время поездок. Мой приятель был знаком с одним из старших редакторов журнала «Новое Время» — ведущего партийного внешнеполитического еженедельника, издаваемого на иностранных языках. Этот человек, зарплата которого составляла солидную сумму в 300 рублей в месяц, рассказывал моему приятелю, что почти удвоил свой годовой доход за счет двух ежегодных поездок на Запад. Один ведущий солист балета объяснил мне, что, не имея никаких способностей к коммерции, он смог, сэкономив часть валюты из той небольшой суммы, которая выдается на поездку, выручить 6000 рублей за вещи, привезенные в чемоданах из двухмесячного заграничного турне. По его словам, небольшой портативный магнитофон, который в некоторых западных аэропортах (где пошлина не взимается), продается за 100 долларов, в СССР стоит 800—1000 рублей. Причем такая торговля носит совсем не случайный характер. Артист заранее нашел покупателей и знал, что нужно привезти. Помимо электронных приборов, большим спросом пользуются западные ткани для дамских платьев и мужских костюмов. Получая такой доход от зарубежных поездок, человек, как выразился танцовщик, «способен зарезать собственную мать, чтобы попасть за границу».
Наибольшей привилегией является, конечно, назначение на работу за рубеж. Советские граждане, работающие за границей, получают специальный оклад, но 40 % его удерживается и выплачивается по возвращении в СССР в сертификатах, принимаемых в специальных валютных магазинах. Покупательная способность «сертификатного» рубля в таких магазинах в 4–8 раз выше, чем обычного. Это — существенный побудительный мотив для возвращения в Союз после работы за границей. Мне рассказывали об одном сотруднике информационного агентства «Новости», работавшем в Токио (возможно, он был агентом разведки, а служба была лишь прикрытием) и получавшем 1400 долларов в месяц, помимо сумм, выдаваемых ему на жизнь и другие расходы. Почти все эти деньги перечислялись в банк в сертификатных рублях. «При такой зарплате этот деятель зарабатывал по автомобилю каждый месяц», — образно высказался мой знакомый.
Даже несмотря на 40 %-ные отчисления, некоторые советские служащие умудряются все же приобрести столько, что после нескольких лет работы за границей, возвращаются домой с огромным количеством вещей. Пожилой московский писатель рассказал мне, что живет в одном доме с бывшим советским работником ООН, квартира которого забита американскими бытовыми приборами, включая даже унитаз в туалете, которым тот особенно гордился. Журналист, прежде аккредитованный в Нью-Йорке, демонстрировал моим знакомым дипломатам привезенные из Америки встроенную кухню Мейтаг, гостиную фирмы Лорд и Тэйлор, гардины с веселеньким рисунком в детской комнате.
Главное, конечно, заключается в том, чтобы стать пользующимся доверием должностным лицом или членом официальной делегации, для которых таможенный досмотр проходит молниеносно. В противном случае заграничные товары могут быть конфискованы. Мне приходилось проходить тщательную проверку багажа (на предмет обнаружения нелегально ввозимой советской валюты или иностранной литературы), и я наблюдал, как советские таможенники, особенно женщины, проверяют багаж пассажиров: с тщательностью крестьянок, простирывающих каждый сантиметр белья, они просматривают решительно все, ощупывая каждую вещь. Я был свидетелем того, как у пожилого загорелого рабочего, приехавшего из Болгарии, изъяли 10 жалких 50-граммовых мотков мохеровой шерсти (на черном рынке такой моток стоит 15 рублей). Таможенные чиновники не брезгают тем, чтобы присваивать пользующиеся спросом, вещи, вроде этой шерсти или журнала «Плейбой». Один из моих друзей однажды наблюдал, как два таможенника заметили у туриста запрещенный порнографический журнал. «Этот номер у нас есть?» — спросил один таможенник другого. Тот неуверенно пожал плечами. Журнал был на всякий случай отобран. Однако члены официальных делегаций обычно проходят таможню без всяких забот. Мой знакомый журналист, работающий в газете «Известия», рассказывал мне, что однажды возвращался с Запада с чемоданом, набитым контрабандной литературой: Солженицын, Пастернак, журнал «Плейбой» и т. п. Молодой таможенник спросил его и других журналистов-членов делегации, везут ли они какую-нибудь литературу.
— Нет, — уверенно ответил журналист из «Известий». — Никакой литературы у нас нет.
Остальные заявили то же самое.
— Правда? — спросил таможенник, понимающе улыбаясь. — Вы ведь журналисты, разве журналистам не нужна литература?
— Мы действительно журналисты, — ответил представитель «Известий», — и знаем, что разрешено, а что запрещено.
Запад издавна сохранял прелесть недосягаемого для образованных русских. Начало разрядки оживило их стремление увидеть его своими глазами. Жители Запада в последнее время были настолько поглощены острым ощущением развала своей экономики, что им и в голову не приходило, как жадно русские стремятся побывать в этих разваливающихся цитаделях капитализма и сколько труда и интриг им это стоит. Получение разрешения на поездку за границу — безразлично куда — достаточно для приведения советского гражданина в страшное возбуждение. Оно значительно сильнее, чем удовольствие, испытываемое жителями Запада при записи на групповую поездку, например, в Афины или на греческие острова, потому что это разрешение в неявной форме означает, что теперь вам позволены вещи, доступные лишь немногим. Одна писательница рассказывала мне: «Как только в Союзе писателей вам сообщают, что вы можете ехать в Аргентину, в этот момент для вас все меняется. Все в один голос повторяют: «О, вы едете в Аргентину, это прекрасно». И каждый говорит это с завистью. Это большое дело. Уже до поездки вы чувствуете себя словно парящим в воздухе». Писательница, которой предстояла эта поездка, сидела, лучезарно улыбаясь, будто ковер-самолет уже уносил ее в Аргентину.
Среди тех, кому побывать за границей не удалось, я чувствовал ненасытную жажду услышать о Западе от человека, живущего там. Интерес русских к Америке, например, намного превосходит интерес американцев к России, и отношение советских людей к этой стране представляет собой какую-то шизофреническую смесь любви и ненависти. Америка является для них одновременно соперником и образцом, единственной страной, с которой они вынуждены состязаться, единственным стоящим стандартом в мире. Они могут беспощадно ругать ее как грубую, загребающую деньги страну неприкрытого материализма, лишенную моральных ценностей или гражданской ответственности, но многие, особенно городская интеллигенция, с восторгом говорят об американской технологии, уровне производительности, комфорте, словом о недостижимой для России модерности американской жизни.
Мне неоднократно приходилось наблюдать, как русские мгновенно переходят при разговоре об Америке от одобрения к осуждению. В Братске я провел вечер в обществе Евгения Верещагина, скромного, подтянутого, боевого комсомольского руководителя, который рассказывал мне о своем посещении Америки в 1961 г. На него произвели большое впечатление автомобильные дороги страны, ее материальное благосостояние и теплое, дружеское отношение большинства людей. Однако воспоминания о теплых сердечных встречах с американскими летчиками, которых он знал во время войны, чередовались в его рассказе с осуждением капитализма, цинизма американских бизнесменов, намеренно выпускающих морально устарелые из-делил, и глупости американских рабочих, относящих себя к среднему классу, а не к пролетариату. Он поднял было тост за то, чтобы между Америкой и СССР никогда не было войны и чтобы наши дети никогда не воевали, но тут же поддел меня, заявив, что мои дети будут жить при коммунизме.
Верещагин не является типичным примером, поскольку он видел Запад собственными глазами. Неведение же большинства русских относительно действительных условий жизни Запада породило либо преувеличенное восхищение этой жизнью (как правило, среди интеллектуалов), либо обескураживающее, отдающее ограниченностью, чувство превосходства советской России (среди более простых людей).
Русские интеллектуалы всегда были чувствительны к провинциализму своего народа и всегда были склонны шутить на этот счет. Я несколько раз слышал старый анекдот о еврее из Жмеринки, встретившем своего приятеля в новом хорошо сшитом костюме. Он спросил, откуда такой костюм, и тот ответил, что из Парижа. Еврей осведомился, далеко ли от Парижа до Жмеринки и, узнав, что около 2400 километров, удивился: «Подумать только, так далеко от Жмеринки, а умеют так хорошо шить». Мне неоднократно самому приходилось слышать высказывания, напоминающие этот старый анекдот. Как-то, будучи в Бухаре, древнем центре мусульманской культуры, я зашел в маленькую слесарную мастерскую. Двое рабочих, угадав во мне иностранца, начали расспрашивать меня об Америке. Вопросы были обычные — о зарплате, ценах, автомобилях и т. п., но в заключение один из них ответил на мой рассказ традиционным возражением о существовании безработицы в Америке и отсутствии бесплатного образования; особенно он упирал на то, что советский рубль стоит больше, чем доллар.
Вопросы, задаваемые рядовыми советскими гражданами, часто гораздо более полно, чем что-либо другое, позволяют понять, что они думают или знают. Во Фрунзе, другом среднеазиатском городе, однажды вечером в парке нашу группу американских корреспондентов окружила молодежь и буквально забросала вопросами: «Правда ли, что у Дж. П. Моргана есть 92 миллиарда долларов? Что Рокфеллер для своей дочери построил специальный город? Что отец президента Кеннеди нажил состояние, продавая порнографические фильмы? Почему Эдвард Кеннеди не выставил свою кандидатуру на президентских выборах? Можете ли вы убить своего президента и не быть арестованным? Чем занимается комиссия по иностранным делам Конгресса? Что лучше — послать на луну человека или механический луноход? Какой вы национальности? Почему у нас продается так мало американских книг и журналов? Безопасно ли жить в Америке с этой ее вечной стрельбой и пожарами в небоскребах?»
Иногда я встречал людей, обладающих удивительно обширными познаниями относительно жизни на Западе. В глубине Сибири один музыкант спросил меня, сколько рядов клавиш имеют американские аккордеоны — четыре или пять. Он знал практически все о моделях и разновидностях западных музыкальных инструментов. Почти везде, где мне приходилось бывать в России, я встречал молодых людей, значительно лучше меня осведомленных об общественной и профессиональной жизни Битлов, Мики Джегера и других западных звезд «рок»-музыки. Эти молодые люди необычайно интересовались последними сплетнями о своих любимцах и бывали очень разочарованы, когда я не мог удовлетворить их любопытство. Мои знакомые-американцы рассказывали, что были чрезвычайно удивлены, встретив в Московском союзе архитекторов русских, во всех подробностях знающих самые современные течения в западной архитектуре (рассматриваемые в ультрамодном журнале «Аркитекчер-Плас») и задававших весьма компетентные вопросы о здании, построенном Моше Сафди на Всемирной выставке в Монреале. В общем, я пришел к выводу, что советские интеллектуалы лучше осведомлены о деталях современной жизни Америки и других стран Запада, чем жители Запада о советской жизни и культуре.
Чего, однако, недостает советским гражданам — это понимания структуры жизни на Западе. Из своей прессы они знают о безработице, о высокой стоимости лечения, статистические данные о бедности, но они никогда не слыхали о страховании на случай безработицы, бесплатной медицинской помощи или о том, что представляет собой уровень бедности в Америке (который значительно превышает среднюю зарплату в СССР). Те, кто никогда не был за границей, пытаются спроектировать свою систему на внешний мир и часто скептически относятся к тому, что не вписывается в получившуюся при этом картину.
Молодой лингвист, внимательно следящий за жизнью Запада, но упустивший из виду историю Уотергейтского скандала и публикации документов Пентагона, спросил одного американского корреспондента о том, где, по его мнению, цензура более строга — в СССР или Америке. Таможенный инспектор, перелистав американский журнал с фотографиями автомобилей старых моделей, вернул его нашему знакомому-американцу со словами: «Конечно, на самом деле у них нет всех этих машин; все это — лишь картинки для детей». Ученый, знающий несколько иностранных языков и на протяжении многих лет следящий за научными событиями за рубежом, тем не менее страшно удивился, увидев во время своей первой поездки на Запад (в Рим), что в газетных киосках продается не только итальянская коммунистическая газета «Унита», но даже «Правда». Молодой украинке, с которой разговаривал наш приятель-американец, никак не верилось, что в других странах в качестве иностранного языка учат английский, а не русский и что молодежь на Западе считает Советский Союз консервативной державой, а не столпом мирового прогресса.
Американская студентка, приехавшая в СССР учиться, рассказывала о том, как она была удивлена, обнаружив, что довольно эрудированные студенты Ленинградского и Московского университетов принимают за чистую монету передаваемые советским телевидением известия о том, что рабочие на всем Западе бастуют и выходят на демонстрации в поддержку дела коммунизма». Один студент Института международных отношений просто не мог мне поверить, когда я сказала, что рабочие в Америке в массе своей консервативны, а студенты настроены радикально, — рассказывала эта девушка. — Он спросил меня: «А кто читает «Дейли Уоркер» и другие коммунистические газеты?» Я ответила, что практически никто. Он попытался уточнить: «Вы имеете в виду, что никто, кроме рабочих?» А когда я ему сказала, что рабочие их даже в руки не берут, он решил, что я лгу».
Власти считают само собой разумеющимся, что те, кто ездит за границу в составе делегаций, рассказывая о своей поездке по возвращении домой, должны придерживаться картины западной жизни, даваемой «Правдой». Часто люди вынуждены читать обязательные лекции о жизни на Западе, содержание которых диаметрально противоположно откровенным высказываниям путешественников в кругу друзей. Подобный порядок настолько распространен, что об этом даже есть анекдот, с удовольствием рассказанный мне одним чиновником. В анекдоте идет речь о некоем служащем, который, возвратясь из поездки на Запад, рассказывает своим коллегам по работе об упадке, разложении и загнивании капитализма: «Он просто гниет у вас на глазах, вы чувствуете запах этого гниения», — утверждает он. Затем на его лице появилось вдруг блаженное выражение и он со вздохом добавил: «Но что это за запах!».
В нашу эпоху разрядки велико искушение поверить в то, что настороженность времен холодной войны ослабела и границы между Западом и Востоком приоткрылись. Однако мой опыт говорит от том, что, несмотря на разрядку, советская граница по-прежнему представляет собой непреодолимую стену, отделяющую Россию, этот совершенно обособленный мир, от всего света. Об этом свидетельствует даже такой незначительный признак, как непроизвольная привычка бывалых путешественников говорить не «уезжать» из России или «приезжать» в нее, а «въехать» и «выехать». Подобно многим другим иностранцам, живущим в СССР, каждый раз, возвращаясь в Москву, я испытывал отчетливое чувство тревоги, вызываемое гнетом полицейского государства. В советских аэропортах проверка документов длится дольше, чем где бы то ни было, и пограничники всегда внимательно сравнивают ваше лицо с фотографией в паспорте. Автобусы, везущие пассажиров от здания аэропорта к самолету, подъезжают вплотную к трапу, словно власти опасаются, что кто-нибудь попытается прорваться в самолет. Один солдат стоит у хвоста, а другой — у трапа, но не на случай нападения террористов, как на Западе, а для поимки безбилетных пассажиров.