Особенно остро я ощутил эту чрезвычайную бдительность пограничников во время возвращения поездом из Хельсинки в Москву. Когда мы пересекали финскую границу, одинокий финский часовой в серой форме безразличным взглядом провожал поезд, идущий через заросли темно-зеленых сосен и желтеющих берез в Советский Союз. Буквально сразу же за финской границей мы увидели заграждения из колючей проволоки, затем внезапно открылась вырубка в лесу, словно деревья были сбриты, чтобы обозначить здесь границу. Из-за ближайшего холма виднелась верхушка сторожевой вышки на высоких опорах. Через несколько сот метров поезд остановился в глухом лесу. Внезапно появились вооруженные пистолетами либо автоматами русские солдаты в форме цвета морской волны и сапогах. Солдаты (их было десятеро) выглядели подростками, но приступили к делу со всей серьезностью. Двое из них прошли вдоль поезда с обеих сторон, проверяя, не спрятался ли кто-нибудь под вагонами. Двое других заняли посты — один у локомотива, второй — у заднего вагона. Слышны были шаги тяжелых сапог и по крыше вагона. Пассажирам, выглянувшим в открытые окна коридора поглядеть на происходящее, было тут же предложено вернуться в купе. Не успели мы опомниться, как несколько рослых светловолосых подтянутых солдат стали парами проходить через вагоны. Когда такая пара вошла в наше купе, один из них вежливо потребовал паспорта, а второй проверил туалетное отделение купе, затем встал на нижнюю полку, чтобы заглянуть в обширное верхнее багажное отделение, и, попросив нас встать, поднял нижние полки для осмотра багажных ящиков под ними. Это была очень тщательная проверка.
Русским, получившим разрешение на поездку за границу, предстоит до этого преодолеть еще один барьер — бумажный. Сложность процедуры оформления заграничного паспорта просто непостижима. На Западе значительно проще получить допуск к особо секретным материалам. Один строитель, украинец (член партии), направленный в Египет для работы на Асуанской плотине, рассказывал мне, что прежде, чем получить это направление, он и его товарищи должны были пройти тщательную проверку КГБ: «Проверялось все — вплоть до того, кем были твои дедушки и прадедушки. И можете не сомневаться, если бы что-нибудь было нечисто, кагебешники раскопали бы это». От некоторых русских я узнал о случаях, когда уважаемые ученые или, казалось бы, вполне лояльные научные работники попросту отсеивались в процессе такой проверки, а их товарищи по делегации даже не пытались протестовать, боясь рисковать своими шансами на поездку. Западные ученые, имеющие регулярные контакты с русскими, уже привыкли к тому, что во всех приезжающих из СССР делегациях недостает нескольких человек, которые вроде бы заболели или не смогли оставить другие срочные дела, хотя все знают, что на самом деле нет такой вещи, которая заставила бы русского отказаться от поездки, если бы это зависело от него.
Помимо всего, перед поездкой советские граждане должны пройти, как многие рассказывали мне, специальный политический инструктаж и дать подписку о том, что они ознакомлены с рекомендациями и правилами поведения советских граждан за границей. Одна писательница обрисовала мне эту процедуру, обязательную даже при поездке в дружественную коммунистическую страну вроде Чехословакии. Инструктор парткома, как рассказывала писательница, обратился к группе отъезжающих со следующими словами: «Вы являетесь советскими гражданами, выезжающими за пределы своей Родины. Вы должны понимать, что на вас ложится большая ответственность. Вы должны знать, что за рубежом имеются многие, задающие провокационные вопросы. Вы должны уметь отвечать на них». Тех, кто едет в некоммунистические страны, строго предупреждают не иметь никаких контактов с русскими эмигрантами и всегда держаться группой. При прогулках им предлагается идти парами или по три. Галина Рагозина, балерина Кировского театра, впоследствии эмигрировавшая со своим мужем Валерием Пановым, рассказывала мне, что перед каждой заграничной поездкой им давали для изучения специальный материал на политические темы и затем производили опрос, чтобы убедиться в том, что они знают, как в соответствии с линией партии отвечать на каверзные вопросы. Это было похоже на натаскивание перед экзаменами.
Ученый, прошедший аналогичную процедуру, посвятил меня в суть этих требований: «Вы обязаны знать, что ответить иностранцу, если он спросит ваше мнение об Израиле или о вашем отношении к американскому обществу. Вы должны говорить, что одобряете такой-то и такой-то процесс (над диссидентами), так как обвиняемые — на самом деле враги народа, а вот по отношению к Луису Корвалану (лидеру коммунистов Чили) была допущена действительно вопиющая несправедливость: его незаконно держат под арестом чилийские фашисты. Есть полный перечень стандартных фраз, которые вы должны просто заучить наизусть», — рассказывал ученый.
Мне приходилось слышать от некоторых русских, что из-за подобных процедур, а также из-за того, что в каждой группе (начиная от лыжной команды и кончая делегацией космонавтов) есть агенты КГБ и осведомители, у человека пропадает желание ехать за границу. Правда, столь щепетильные люди — редкое исключение. Для большинства отказ в разрешении на заграничную поездку в настоящее время — самое болезненное наказание. Один партийный пропагандист, который уже несколько раз ездил за границу, а в этот раз столкнулся с какими-то трудностями, жаловался, что этого разрешения приходится ждать 6–8 месяцев, хотя он относился к тем счастливчикам, которым в принципе дозволялись заграничные поездки. «Наша жизнь становится лучше, — причитал он, — почему же мы должны столько ждать? Чего они боятся?»
Советские руководители любят распространяться о том, что число заграничных поездок советских граждан увеличилось по сравнению с 60-ми годами. Однако, в действительности, увеличение это весьма скромное. В 1974 г. число заграничных поездок составляло всего 2,2 миллиона, т. е. менее половины числа путешествий, совершенных жителями маленькой Чехословакии и менее одной десятой заграничных поездок, предпринятых американцами. Причем основное количество путешествий, совершаемых советскими гражданами, приходится на страны Восточной Европы. Почти все поездки — официальные; их совершают не только государственные деятели и дипломаты, но и балетные труппы, спортивные команды, научные делегации. И, как правило, из года в год, ездят одни и те же люди. Страны Восточной Европы посещают избранные группы рабочих и студентов, а индивидуальный туризм вещь практически неслыханная. «Только маяки коммунизма могут ездить», — с горечью заметил один недовольный писатель. Специалист по вычислительным машинам, которому было отказано в разрешении навестить всем семейством друзей в ГДР, гневно осуждал порядок выдачи этих разрешений как «рабство XX века». На самом же деле, превращение права на заграничные поездки в привилегию верных слуг государства является старой традицией правителей России. В своем указе от 1785 г. Екатерина Великая установила право на поездки за границу в качестве привилегии дворянства и знати.
В настоящее время КГБ и партия превратили стремление интеллигенции к поездкам за границу в одно из основных средств «удержания в узде» либеральных интеллектуалов. Я сам знаю несколько случаев, когда заграничные поездки поэтов и драматургов отменялись из-за того, что допущенные ими «ошибки» пришлись не по вкусу властям. Но иногда в разрешении на поездку отказывают без всяких объяснений, совсем, как в романе Кафки, что наводит на людей ужасный страх. «Самое худшее то, что при отказе вам никогда не говорят причины, — рассказывал занимающий высокий пост ученый, неоднократно посещавший зарубежные страны и потрясенный неожиданным отказом в разрешении на командировку в Польшу, — а если они и говорят что-нибудь, то это не имеет ничего общего с действительной причиной. Это ужасное чувство — знать, что вам не доверяют и не понимать причину, и не иметь возможности выяснить ее».
Как ни странно это может прозвучать для жителей Запада, искренне озабоченных тяжелыми испытаниями, выпавшими на долю многих эмигрирующих советских евреев, но если исходить из русской действительности, то именно евреи (при всей парадоксальности такого заявления) должны быть причислены к разряду привилегированных, так как они, будучи париями, смогли добиться того, что не удалось ни одной из этнических групп — осуществить право на выезд из Советского Союза на постоянное жительство за границу. Сами евреи получают своеобразное, проникнутое иронией удовлетворение, видя зависть прочих этнических групп и готовность, с которой русские, латыши, украинцы, грузины и прочие готовы породниться с ними (заключая браки), чтобы попасть за границу. Посмеиваясь над превратностями судьбы, которая на сей раз поставила в привилегированное положение евреев, активисты борьбы за еврейскую эмиграцию любят рассказывать анекдот об Абрамовиче, вызванном на беседу в ОВИР (отдел виз и регистраций, ведающий рассмотрением заявлений на выезд).
— Абрамович, — обращается к нему полковник, начальник ОВИРа, — у вас хорошая должность, вы профессор, почему же вы хотите уехать в Израиль?
— Это не я хочу, — отвечает, оправдываясь, Абрамович — это жена и дочь.
— Но, Абрамович, — настаивает полковник, — у вас прекрасная квартира, дача. Почему же вы все-таки хотите покинуть вашу социалистическую родину?
— Это не я хочу, а теща, — отвечает, пожимая плечами, Абрамович.
— Объясните все-таки, Абрамович, — просит его полковник, — вы ведь даже купили машину. Почему вы хотите расстаться с такой хорошей жизнью?
— Я уже объяснял вам, — упорствует Абрамович, — что не я хочу ехать, а тетка и кузины.
— Ну, хорошо, если вы не хотите ехать, так зачем вы подали заявление? — спрашивает полковник.
— Разве вы не понимаете, что я единственный еврей в семье, — отвечает Абрамович.
Исход евреев, их нееврейских родственников и «примазавшихся» был, несомненно, самым невероятным для России феноменом во время моего пребывания в Москве. В настоящее время люди стали воспринимать движение за эмиграцию как нечто, настолько само собой разумеющееся, что забыли, каким невероятным казался бы такой ход событий, скажем, в 1968 г. Но не только эмиграция 100 тыс. евреев в 1971–1974 гг. была совершенно непредсказуемым событием, абсолютно беспрецедентными в советской жизни были сопровождавшие ее выступления протеста. Это было удивительное зрелище — сидячая демонстрация молодых евреев на Центральном телеграфе, люди с желтыми звездами Давида на одежде и с плакатами: «Отпусти народ мой» в приемной Верховного Совета или у серого здания ЦК Партии. Своей поразившей Кремль безбоязненностью движение евреев за выезд создало иллюзию, будто Партия и КГБ, в конце концов, не так уж всемогущи. Разумеется, это было обусловлено не только решительностью сопротивления евреев, выступавших с четкой целью добиться права на эмиграцию и обладающих мощной, организованной поддержкой Запада, но и нежеланием брежневского руководства прибегнуть к откровенному террору сталинских времен, который мгновенно подавил бы движение за выезд. Кремль был поставлен перед дилеммой — разрешить евреям эмигрировать или предстать перед миром как полицейское государство именно в период разрядки. Тактика властей была жесткой, но они знали пределы.
Не стоит рассматривать здесь все колебания политики Кремля в этой связи — от жестокой (периода процессов над евреями-«похитителями» самолетов и другими, желающими эмигрировать, и требований выплаты перед выездом астрономических сумм за образование) до более либеральной (когда увеличивали число разрешений на выезд с целью смягчения обстановки перед приездом Никсона в Москву, поездкой Брежнева в Америку или принятием Конгрессом закона о торговле). Больше всего меня поразило то, что советское правительство пошло на столь несвойственный ему шаг, как попытка заключить сделку с сенатором Джексоном, добивавшимся твердых гарантий беспрепятственного выезда евреев в обмен на кредиты и более низкие ввозные пошлины на советские товары. Хотя Кремль имел массу административных лазеек для нарушения своих обязательств в случае заключения такого соглашения, сами по себе эти переговоры были большой уступкой. Теперь, оглядываясь назад, уже не испытываешь такого удивления тем, что Брежнев прервал переговоры; очевидно, он счел американские уступки слишком мизерными, а нежелательное разглашение этих частных переговоров — слишком унизительным.
Неохотно, ценой дорогостоящих проб и ошибок, советское руководство пришло к тому, что оно считало приемлемым для себя — сочетать запугивание в отдельных случаях с ограниченным разрешением эмиграции. Это, по-видимому, соответствует сложным и противоречивым целям советских руководителей — успокоить Запад, предотвратить серьезную «утечку мозгов», преградить путь общей тенденции к эмиграции, одновременно потихоньку избавиться от недовольных евреев-интеллектуалов и диссидентов и, применяя менее явные для внешнего мира репрессии на периферии — на Украине, в Литве, Армении и других местах, — дать понять прочим этническим группам, что случай с евреями является особым и на них не распространяется.
В конце концов, советские лидеры поняли, что Запад впечатляет больше общая статистика, чем то, что за ней стоит; что люди Запада испытают чувство гордости, узнав о выезде из СССР 100 тыс. евреев, и будут торжествовать, добившись, наконец, освобождения известных диссидентов, но этим людям Запада останется непонятным, что означало, например, для танцовщика Валерия Панова в течение двух лет мерить шагами свою крошечную ленинградскую квартиру, словно пантера в клетке, или для Евгения Левича, симпатичного черноволосого молодого астрофизика (которого потом приветствовали в Израиле), чистить уборные в гарнизоне Тикси (на сибирском побережье Ледовитого океана), куда его отправили, призвав в армию после подачи заявления на выезд. Зато для советских людей самым впечатляющим является «язык фактов» (как выразился один интеллектуал), оперирующий конкретными примерами. Поэтому танцовщики балета (как, впрочем, и я) хорошо запомнили, каково было Валерию Панову, а советские ученые были прекрасно осведомлены об участи Евгения Левича, как и о том, что его отец, Вениамин Левич — самый высокопоставленный из желающих уехать ученых — так и не выпущен до сих пор из СССР. И Кремль знает, что советские люди это помнят.