Великий князь Александр Михайлович искренне старался помочь царю, но другие члены царской семьи были настроены не столь благожелательно. Ветвь Владимира уже прикидывала, как заменить царя его сыном. Затем последует регентство, и эти обязанности будут возложены или на великого князя Николая, или на брата царя Михаила. В этот период как-то поздней ночью Родзянко позвонила великая княгиня из числа родственников Владимира с просьбой немедленно прийти повидаться с ней. Родзянко отложил встречу до следующего дня, поскольку справедливо предположил, что секретный разговор глубокой ночью с теми членами царской семьи, которые, как было известно, враждебно относились к царю, плохо отразится на его положении.
«Прибыв на следующий день, я встретил великую княгиню[8] в окружении ее сыновей, словно собрался семейный совет. Все они очень сердечно встретили меня, и не было сказано ни единого слова по поводу «спешного дела». Наконец мы прошли в будуар великой княгини, но разговор продолжал вертеться вокруг каких-то банальных тем. Кирилл Владимирович, повернувшись к своей матери, сказал:
— Почему бы тебе не объяснить?
И тут великая княгиня завела разговор об общем положении дел, о некомпетентности правительства, о Протопопове и императрице. Говоря о ней, она все больше и больше возбуждалась, упоминала о ее порочном влиянии, о вмешательстве во все и вся. Она сказала, что императрица ведет страну к краху, что она — причина той опасности, которая угрожает императору и всем остальным членам царской семьи; что такое положение дел терпеть больше нельзя и его необходимо изменить… что-то необходимо предпринять, устранить, убрать…
Желая более точно понять, к чему она клонит, я спросил:
— Что вы имеете в виду, говоря «устранить»?
— Ну, я не знаю… Надо предпринять какую-то попытку… Дума должна что-то сделать… Ее необходимо уничтожить…
— Кого?
— Императрицу.
— Ваше высочество, — сказал я, — разрешите мне считать, что этот разговор никогда не имел места, потому что если вы обращаетесь ко мне как к председателю Думы, то присяга на верность обязывает тут же явиться к его императорскому величеству и сообщить ему, что великая княгиня Мария Павловна объявила мне — императрица должна быть устранена».
Вскоре вялые попытки великих князей сместить царя были решительно сметены порывом толпы. В марте 1917 года Николай был вынужден отречься от престола.
Глава 3. Мартовские дни
Революция 1917 года, которая, как мы видели, уже зрела некоторое время, наконец разразилась 8 марта, в тот день, когда Николай II снова покинул Петроград и направился на фронт. Вначале она была далеко не столь драматична, как восстание 1905 года или мятеж на «Потемкине». Она не была результатом прямого воздействия революционных лидеров; Ленин, например, продолжал находиться в эмиграции. Движение масс было спонтанным и неуправляемым. 8 марта, названного «женским днем», колонны бастующих двинулись по улицам Петрограда — они выкрикивали «Дайте нам хлеба!» и громили булочные. Беспорядки продолжались и на следующий день, и вместо того, чтобы разгонять толпы, как им было приказано, казаки неторопливо раздвигали лошадьми толпу и даже братались с забастовщиками.
Ниже следуют размышления Троцкого о важности этих событий. Он не мог раньше 17 мая прибыть в Россию, чтобы пришпорить революцию, чем частично и объясняется его суховатый теоретический подход к мартовским дням.
«…Февральскую революцию начали снизу, преодолевая противодействие собственных революционных организаций, причем инициативу самовольно взяла на себя наиболее угнетенная и придавленная часть пролетариата — работницы-текстильщицы, среди них, надо думать, немало солдатских жен. Последним толчком послужили возросшие хлебные очереди. Бастовало в этот день около 90 тысяч работниц и рабочих. Боевое настроение вылилось в демонстрации, митинги и схватки с полицией. Движение развернулось в Выборгском районе, с его крупными предприятиями, оттуда перекинулось на Петроградскую сторону. В остальных частях города, по свидетельству охранки, забастовок и демонстраций не было. В этот день на помощь полиции вызывались уже и воинские наряды, по-видимому немногочисленные, но столкновений с ними не происходило. Масса женщин, притом не только работниц, направилась к Городской думе с требованием хлеба. Это было то же, что от козла требовать молока. Появились в разных частях города красные знамена, и надписи на них свидетельствовали, что трудящиеся хотят хлеба, но не хотят ни самодержавия, ни войны. Женский день прошел успешно, с подъемом и без жертв. Но что он таил в себе, об этом и к вечеру не догадывался еще никто.
На другой день движение не только не падает, но вырастает вдвое: около половины промышленных рабочих Петрограда бастует 24 февраля. Рабочие являются с утра на заводы, не приступая к работе, открывают митинги, затем начинаются шествия к центру…
В течение всего дня толпы народа переливались из одной части города в другую, усиленно разгонялись полицией, задерживались и оттеснялись кавалерийскими и отчасти пехотными частями. Наряду с криком «долой полицию!» раздавалось все чаще «ура!» по адресу казаков. Это было знаменательно. К полиции толпа проявляла свирепую ненависть. Конных городовых гнали свистом, камнями, кусками льда. Совсем по-иному подходили рабочие к солдатам. Вокруг казарм, около часовых, патрулей и цепей стояли кучки рабочих и работниц и дружески переговаривались с ними. Это был новый этап, который вырос из стачки и из очной ставки рабочих с армией. Такой этап неизбежен в каждой революции. Но он всегда кажется новым и действительно ставится каждый раз по-новому: люди, которые читали и писали о нем, не узнают его в лицо…
Перелом в армии обнаружился прежде всего на примере казаков, исконных усмирителей и карателей. Это не означает, однако, что казаки были революционнее других. Наоборот, эти крепкие собственники, на собственных лошадях, дорожившие своими казацкими обычаями, презиравшие простых крестьян, недоверчивые к рабочим, заключали в себе много элементов консерватизма. Но именно поэтому перемены, вызванные войною, особенно ярко были заметны в них. А кроме того, ведь именно их дергали во все стороны, их посылали, их сталкивали лицом к лицу с народом, их нервировали и первыми подвергали испытанию. Им все это осточертело, они хотели домой и подмигивали: делайте, мол, если умеете, мы мешать не будем. Однако все это были лишь многозначительные симптомы. Армия еще армия, она связана дисциплиной, и основные нити в руках монархии. Рабочие массы безоружны. Руководители и не помышляют еще о решающей развязке…