На вопрос его величества, почему я держусь столь пессимистического взгляда на перспективы конференции, я ответил, что если даже ей удастся установить более тесное сотрудничество между союзными правительствами, то мы не имеем никакой гарантии, что нынешнее русское правительство останется на своем посту или что решения конференции будут уважаться его преемниками. Так как его величество возразил, что такие опасения неосновательны, то я объяснил, что координации наших усилий будут достаточны лишь в том случае, если в каждой из союзных стран будет существовать полная солидарность между всеми классами населения. Мы признали этот факт в Англии, и именно ради того, чтобы обеспечить сотрудничество с рабочим классом, г-н Ллойд-Джордж включил представителя лейбористов в свой малый военный кабинет. В России дело обстоит совсем иначе, и я боюсь, что его величество не видит, как важно, чтобы мы представляли единый фронт перед лицом врага не только коллективно как союзники, но и индивидуально как нации. «Но я и мой народ, — перебил император, — едины в решении выиграть войну». — «Но не едины, — возразил я, — в оценке компетентности людей, которым ваше величество вверяете ведение войны. Желаете ли вы, ваше величество, — спросил я, — чтобы я говорил со своей обычной откровенностью?»

Император выразил на это согласие, и я стал говорить о том, что в настоящее время между ним и его народом выросла стена и что если Россия все еще едина как нация, то она едина в оппозиции его нынешней политике. Народ, который столь блестящим образом объединился вокруг своего государя в начале войны, увидел, как сотни и тысячи жизней были принесены в жертву вследствие нехватки винтовок и недостатков военного снабжения; как вследствие неспособности администрации разразился жестокий продовольственный кризис и — прибавил, к немалому моему удивлению, сам император — «началась железнодорожная разруха». Все, чего народ хочет, продолжал я, это правительства, которое довело бы войну до победного конца. Дума, я имею основания говорить это, удовлетворилась бы, если бы его величество назначил председателем Совета министров человека, к которому питали бы доверие как он сам, так и народ, и позволил бы ему избрать своих коллег. Император, оставив без ответа это указание, сослался в оправдание на некоторые перемены, которые он недавно произвел в министерстве. Поэтому я осмелился заметить, что его величество последнее время меняет своих министров столь часто, что послы никогда не знают, останутся ли завтра на своих постах сегодняшние министры, с которыми они имели дело.

«Ваше величество! Позвольте мне сказать, что перед вами открыт только один верный путь — это уничтожить стену, отделяющую вас от вашего народа, и снова приобрести его доверие». Император выпрямился во весь рост и, жестко глядя на меня, спросил: «Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа или что он должен приобрести мое доверие?»

«И то и другое, государь, — ответил я, — ибо без такого обоюдного доверия Россия никогда не выиграет этой войны. Ваше величество действовали под влиянием удивительного вдохновения, когда посетили Думу в феврале прошлого года. Не пожелаете ли вы явиться туда снова? Не пожелаете ли вы говорить со своим народом? Не скажете ли вы ему, что ваше величество, будучи отцом своему народу, желаете работать вместе с ним, чтобы выиграть войну? Вам стоит, государь, только пошевелить пальцем, и они снова падут на колени у ваших ног, как это я уже видел в начале войны в Москве».

В дальнейшем разговоре я указал на необходимость иметь сильного человека во главе правительства, и император на этот раз подхватил это замечание, сказав, что положение, несомненно, требует твердости и сильного человека, который ему соответствовал бы. Я сказал его величеству, что совершенно согласен с этим, но что к такой твердости прибегают не для того, чтобы применять репрессивные меры или ставить затруднения самоотверженной работе земств. Отозвавшись с похвалой об услугах, оказанных земствами во время войны, император сказал, что не одобряет позиций и политических речей некоторых из их вождей. Я пытался было защищать их, указывая, что если они ошибаются, то причиной этого является избыток патриотизма, но не имел особого успеха.

Затем я обратил внимание его величества на попытки германцев не только посеять раздор между союзниками, но и вызвать отчуждение между ним и его народом. «Их агенты, — сказал я, — работают повсюду. Они дергают за веревки и пользуются как бессознательным орудием теми, кто обычно дает советы вашему величеству о выборе министров. Они косвенно оказывают влияние на императрицу через окружающих ее лиц, и в результате, вместо того чтобы пользоваться подобающей ей любовью, ее величество окружена недоверием и обвиняется в том, что действует в интересах Германии». Император еще раз выпрямился и сказал: «Я сам выбираю своих министров и никому не разрешаю влиять на мой выбор». — «Как же в таком случае, — осмелился я спросить, — ваше величество выбираете их?» — «Наводя справки, — ответил его величество, — о способности тех, кого я считаю наиболее подходящим для руководства делами различных министерств». — «Справки вашего величества, — снова начал я, — боюсь, не всегда увенчиваются успехом. Так, например, в числе министров находится г-н Протопопов, который — прошу простить ваше величество за мои слова — привел Россию на край гибели. Пока он будет занимать пост министра внутренних дел, не сможет возникнуть то сотрудничество между правительством и Думой, которое является существенным условием победы».

«Я избрал г-на Протопопова, — прервал меня император, — из рядов Думы с целью быть с ней в согласии, и вот какова мне награда!» — «Но, государь, — сказал я, — Дума едва ли может питать доверие к человеку, который изменил своей партии ради официального поста, который имел беседу с германским агентом в Стокгольме и который подозревается в том, что работает в пользу мира с Германией». — «Протопопов, — заявил его величество, — не германофил, и циркулирующие слухи относительно его стокгольмской беседы грубо преувеличены». — «Я незнаком, — возразил я, — с тем, что происходило во время этой беседы. Но, даже допуская, что выдвинутые против него обвинения на этот счет преувеличены, надо сказать, что он высказал заведомую неправду, заявив в печати, что виделся с упомянутым немцем по специальному требованию русского посланника в Стокгольме». Император не пытался отрицать этого.

«Видит ли ваше величество, — спросил я затем, — опасности положения и знает ли, что на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России?» Император сказал, что ему отлично известно, что люди позволяют себе говорить таким образом, но что я впадаю в ошибку, придавая этому слишком серьезное значение. Я ответил на это, что за неделю до убийства Распутина слышал о предстоящем покушении на его жизнь. Я счел эти слухи пустой сплетней, но тем не менее они оказались верными. Поэтому я и сейчас не могу оставаться глухим к доходящим до меня слухам об убийствах, замышляемых, как говорят, некоторыми экзальтированными личностями. А раз такие убийства начнутся, то нельзя уже сказать, где они кончатся. Несомненно, будут предприняты репрессивные меры, и Дума будет распущена. Если это случится, то я должен буду оставить всякие надежды на Россию.

«Ваше величество, — сказал я в заключение, — должны вспомнить, что народ и армия — одно целое и в случае революции можно рассчитывать лишь на небольшую часть армии для защиты династии. Отлично знаю, что посол не имеет права говорить тем языком, которым я заговорил с вашим величеством, и я должен был собрать всю свою смелость, чтобы заговорить с вами так. Я могу сослаться в свое оправдание лишь на то обстоятельство, что меня побуждают сделать это исключительно мои чувства преданности к вашему величеству и к императрице. Если бы я увидел друга, идущего темной ночью в лесу по дороге, которая, как я знаю, кончается пропастью, разве не было бы, государь, моим долгом предостеречь его от угрожающей опасности? И не такой ли мой долг — предостеречь ваше величество от пропасти, которая находится перед вами? Вы находитесь, государь, на перекрестке двух путей и должны теперь выбрать, по какому пути пойдете. Один приведет вас к победе и славному миру, другой — к революции и разрушению. Позвольте мне умолять ваше величество избрать первый путь. Сделайте это, государь, и вы обеспечите своей стране осуществление ее вековых стремлений, а себе самому — положение наиболее могущественного монарха в Европе. Но кроме всего прочего, ваше величество обеспечите безопасность тех, кто вам столь дорог, и освободитесь от всякого беспокойства за них».

Император был, видимо, тронут теплотой, вложенной мною в этот призыв, и, пожимая мне руку на прощание, он сказал: «Благодарю вас, сэр Джордж».

Княгиня Палей не любила британского посла и, сверх того, была подозрительна по натуре. После секретной встречи сэра Джорджа Бьюкенена с царем она распространяла в придворных кругах слухи, что посла встретил недружелюбный прием и посему он теперь играет ведущую роль в заговоре, имеющем цель свержения Николая. Бьюкенен в своих мемуарах отверг эти абсурдные обвинения:

«Княгиня Палей, не в пример другим моим критикам, оказала мне одну услугу, за которую я ей благодарен. Я часто пытался понять, каков же был тот мотив, который заставил меня начать русскую революцию, и она оказалась настолько любезна, что растолковала мне его. Император, оказывается, не любил меня и во время последней аудиенции заставил стоять, даже не предложив стула. И совершенно естественно, что после такого отношения я должен был попытаться совершить дворцовую революцию с целью возвести на трон великого князя Кирилла, но, сочтя, что это непрактично, оставил великого князя и занялся организацией революции снизу. До сих пор я находился под впечатлением, что, несмотря на мои откровенные высказывания, император скорее испытывал ко мне симпатию — но, как выяснилось, ошибался. Надо думать, княгиня Палей была с ним в таких близких отношениях, что его величество, вне всякого сомнения, признавался ей в симпатиях и антипатиях по отношению к послам, аккредитованным при нем. Но вот чего княгиня не знала — что бы император ни думал обо мне, я лично испытывал к нему привязанность и именно страх последствий возможной дворцовой революции заставил меня предупредить его об опасности».

В последние месяцы своего правления у царя не было недостатка в умных советчиках. Его кузен и зять великий князь Александр Михайлович в это же время дополнил рассказ Бьюкенена и своими словами. Он также остановился на ошибках Протопопова, к которому все испытывали ненависть: