Представляется, что концепции Леруа-Больё присущи внутренние противоречия. С одной стороны, он утверждает, что допетровская Россия была чужда Европе и её история была абсолютно не похожа на историю Запада. С другой стороны, по его словам, традиции и порядки, разрушенные Петром, поддались потому, что не имели корней в обществе, а если нововведения прижились, значит, они имели глубинную основу и логично вытекали из предшествующей истории. Но при этом дальше Леруа-Больё развивает тезис Руссо о том, что Пётр слишком рано начал приобщать русских к цивилизации, а стремление к заимствованиям привело к тому, что русские превратились в имитаторов. По мнению исследователя, Пётр «толкнул русских на путь имитации, погасив у них дух инициативы и отдалив их от прогресса. Приучив их к тому, что за них думают другие, он отдал эту прерогативу иностранцам. Эта тенденция к имитации на столетие затормозила появление национальной самобытной литературы. Петербург, подчиняясь всевозможным влияниям Запада, послушно воспроизводя всё самое противоположное, учась у энциклопедистов и французских эмигрантов, у Вольтера и Жозефа де Местра, от усталости или вялости слишком часто скатывался в бесплодный и неконструктивный скептицизм. Привычка к имитации соединилась с тягой к внешним проявлениям, с культом похожести»[1450].

Только высшие классы оказались пропитаны западными нравами и идеями; масса народа осталась невосприимчивой к ним. В результате, продолжает Леруа-Больё, Россия разделилась на два изолированных по языку и привычкам народа, неспособных друг друга понять: «Крупные города и дворянские усадьбы выглядели как иностранные колонии посреди деревень. Для огромного большинства нации готовность, с которой правящие классы бросились в сторону Запада, стала даже причиной отсталости. Народ, значительно отставший от своих хозяев, погряз в своём варварстве». При этом «вся правительственная организация была искусственной и чуждой для народа. Большинство законов были экзотическими: они напоминали заимствованные одежды, не соответствующие ни размеру, ни привычкам нации»[1451], а «институты, импортированные из-за границы, не имеющие корней в стране, были помещены в неподготовленную для них почву. Если на Западе Новое время базировалось на Средних веках, а каждое столетие на предыдущем, то в России весь политический каркас, как и сама цивилизация, не имели ни национальных основ, ни исторического фундамента»[1452]. На мой взгляд, перед нами явные противоречия не в российской истории, а в суждениях автора книги «Империя царей и русские».

Екатерина Великая, по мнению Леруа-Больё, была подлинной продолжательницей дела Петра, правда, в негативном смысле: «Она на него очень похожа — без морали, свободная от всяких добродетелей и качеств государственного деятеля»[1453]; в императоре Александре I, чувствовавшем себя Мессией и мечтавшем вылечить народ, воплотились все противоречия и надежды его эпохи, одной из самых бурных в истории; в личности императора Николая I «казалось, возродились старые московские цари, омолодившиеся и приглаженные на современный манер <…> Николай был олицетворением идеального самодержца. Он отклонял все изменения, а его идеалом была стабильность. Напуганный западными революциями, он изолировался от Европы»[1454]. И только при императоре Александре II[1455], подчёркивает исследователь, «двери империи снова были открыты и, наконец, была проведена реформа, которая должна была примирить Россию как с самой собой, так и с Европой»[1456], имея в виду Крестьянскую реформу. Таким образом, «правление Александра II может быть рассмотрено как окончание длительного исторического цикла аристократических реформ»[1457]. При этом, поясняет Леруа-Больё, Великие реформы императора Александра II не являлись просто «переоблицовкой фасада; были заменены и переделаны сами основы общества»[1458].

Итак, прошлое России мрачно и драматично. Однако, подчёркивает исследователь, если «русская почва не была подготовлена для того, чтобы служить колыбелью европейской культуры, она замечательно пригодна для того, чтобы ею стать»[1459]. Отмечая, что если сегодня Россия кажется слабой по сравнению со странами Европы, то через столетие Европа будет не в состоянии с ней соперничать. И русские, по его словам, прекрасно понимают, что придёт день, когда их мощь сравняется с их естественными ресурсами и размерами их территорий[1460]. Россия для Леруа-Больё — вовсе не колосс на глиняных ногах, как о том многие писали; и если прошлое России он воспринимал в традиционном ключе, то относительно её будущего был гораздо более оптимистичным.

По убеждению Леруа-Больё, России, как молодой, формирующейся нации, предстоит выполнить одновременно задачу и Европы, и Америки. В этом отношении его взгляд во многом сходен с подходом А. де Токвиля, а книгу Леруа-Больё не только противопоставляли книге Кюстина, но и считали неким аналогом работы Токвиля, только о России. Но если либерала Токвиля самодержавная и недемократичная Россия пугала, то либерал Леруа-Больё такого страха не испытывал, да и настроения во Франции быстро менялись, и огромная по своим масштабам Россия воспринималась уже не как угрожающая, а как оборонительная сила.

Итак, к каким же выводам приходит Леруа-Больё? Как он отвечает на один из принципиальных вопросов: «Россия принадлежит к Европе или Азии? Имеет ли она с нами цивилизационную общность, или чуждая по своей крови и своей культуре европейской семье, она обречена быть азиатским народом, лишь прикрытым заимствованными европейскими одеждами?»[1461] Если предшественники Леруа-Больё весьма чётко и однозначно отвечали на этот вопрос: для одних Россия никогда не будет Европой, для других она шла по тому же пути, но со своей спецификой, то Леруа-Больё, анализируя дискуссии, происходившие в российском обществе, следует за спорами западников и славянофилов, но не даёт категоричный ответ, а размышляет: «Размещённая между Европой и Азией, имеющая и ту, и другую кровь, Россия будто бы является следствием этого брачного союза; но, морально и политически, чьей дочерью она является? В чём Россия европейская, в чём азиатская, а в чём просто славянская и русская? Подготовили ли её века долгого детства к европейской жизни, или Россия формировалась в собственной оригинальной культуре, сильно отличающейся от западной?» И далее приводит вопрос, поставленный философом-славянофилом Ю.Ф. Самариным: разница между Россией и Европой заключается в степени цивилизации или в самом факте её наличия?[1462]

По мнению Леруа-Больё, монгольское нашествие и последующее иго развели пути развития России и Европы; именно вследствие этого драматичного события Русь пошла иным путём. Пётр Великий попытался вернуть Россию в семью европейских народов, однако «в своей страсти навязать цивилизацию он был одновременно как варваром, так и великим человеком, как тираном, так и реформатором, а его метод противоречил его цели»[1463]. И только император Александр II, проведя Крестьянскую реформу, окончательно направил Россию по европейскому пути. Однако Россия — страна догоняющего развития, и ей только предстоит пройти свой путь приобщения к западным ценностям, а её «пробелы» при правильном использовании западного опыта можно исправить, хотя от тезиса о том, что Россия — это «царство фасадов», он тоже не отказывается, подчёркивая, что «в России, как хорошо известно, власть всегда активно действует для создания имиджа, стремясь показать себя в лучшем свете»[1464]. Как отмечает Т.В. Партаненко, Леруа-Больё «окончательно завершил начатую Вольтером линию позитивного восприятия России как страны молодой, нуждающейся в совершенствованиях и научениях со стороны Франции»[1465]. Тем более, что основа для такого восприятия России была подготовлена самой международной ситуацией: Франция нуждалась в поддержке России, и именно это, на мой взгляд, способствовало интересу к книге Леруа-Больё.

Однако насколько выводы, сделанные Леруа-Больё, были новаторскими? Действительно ли, как пишет О. С. Данилова, «с появлением „Царской империи" европейская общественность наконец получила наиболее полную, добротную и интересно написанную книгу о самой сути жизни России, что позволило широко и по-новому взглянуть на эту страну, сломав предрассудки и заполнив многочисленные белые пятна в истории её развития в глазах иностранцев»[1466]?

Леруа-Больё относился к России с безусловной симпатией, при этом вовсе не был её апологетом и не идеализировал её, отчётливо видя «пробелы» в её развитии. Далеко не новаторскими были его выводы. Однако он, прежде всего, стремился Россию понять, хотя, как и многие авторы, писавшие до него, сравнивал Россию с Европой и, не находя общих моментов, говорил об ущербности русской истории, взирая на Россию через традиционную оптику превосходства. И это отразилось уже в названии книги — «Империя царей». Почему царей? Потому что французы долго не признавали титул императора за Петром Великим, и поэтому все российские императоры для них — просто «цари». Поэтому можно сказать, что взгляд Леруа-Больё — это слегка подретушированный и смягчённый традиционный образ «варварской» России. Анатоль Леруа-Больё, испытывая глубокий и подлинный интерес к России, стремясь её понять, не свободен от трансляции антирусских стереотипов, сформировавшихся в рамках европейской культуры, хотя, на мой взгляд, делает он это, скорее по инерции и сложившейся историографической традиции.

Если в предыдущие десятилетия взвешенные и спокойные книги о России, не имеющие налёта сенсации и разоблачений, не были интересны французскому читателю, то в условиях наметившегося российско-французского сближения, когда Россия ста новится основной темой во французском политическом дискурсе и общественной жизни, книга Леруа-Больё пришлась к месту и ко времени. Тогда начала формироваться не просто мода на Россию, а любовь к ней, основанная на страхе перед Германией, когда французы, по образному выражению Ш. Корбе, русско-французский союз, этот брак по расчёту, быстро превратили в союз по любви[1467]. Отсюда и такой интерес к этой книге, которая оказалась не просто востребованной, но рекомендовалась к изучению во всех учебных заведениях, где готовили будущих славистов[1468]. Её читали именно поэтому, а вовсе не потому, что она содержала новый, доброжелательный и объективный взгляд на великую, огромную, но при этом вовсе не страшную Россию. Мода, однако, быстро прошла, и теперь книгу помнят разве что специалисты. А самые достойные из них удостаиваются престижной российско-французской международной премии имени А. Леруа-Больё, учреждённой в 1995 году и присуждаемой за лучшее российское произведение о Франции или за лучшее исследование в области французской литературы.