В результате, по словам Г. Меттана, «отставание» России рассматривается как абсолютная реальность и превращается «в неотъемлемый элемент и дискриминационный абсолют в соответствии с расхожим расистским суждением, что русский — варвар, подобно тому, как еврей — скряга, чернокожий — лентяй, а мусульманин — террорист. Отсюда недалеко до причисления России к врагам цивилизации, что, собственно, регулярно делают наиболее радикальные СМИ»[1405]. А после февраля 2022 года это стало нормой для большинства центральных западных изданий.
Наглядным проявлением концепции «культурного градиента» стало изменившееся восприятие России в мире в конце XIX столетия. Как отмечает А. Безансон, «великие русские романисты и композиторы, русский балет и русская живопись не только достигают европейского уровня, но впервые в истории начинают оказывать влияние на западную художественную продукцию. Различия между Россией и другими европейскими странами сглаживаются. Наступает эпоха интереса к „русской душе"; европейцы стремятся познать её и смягчить с её помощью свой рационалистический позитивизм»[1406].
Аналогичную мысль проводит Ж. Нива: «К началу двадцатого века отсталость России исчезла. Мы были наравне. Мы стали, по удачному выражению Иоанна Павла II, которое он позаимствовал у поэта Вячеслава Иванова, двумя лёгкими Европы»[1407]. По мнению А. Безансона, начиная с этого времени говорить о сколько-нибудь постоянном и едином образе России в глазах европейцев становится уже невозможно. В зависимости от политической обстановки и политических убеждений европейцы попеременно (а порой и одновременно) видят в России то средоточие всех надежд, то источник всех страхов[1408]. Собственно, так было и прежде, и два эти образа были теснейшим образом взаимосвязаны и использовались в зависимости от конкретных обстоятельств.
«Империя царей и русские» Анатоля Леруа-Больё: новый взгляд или смягчение старых мифов?
Итак, западный взгляд на Россию меняется в зависимости от политической конъюнктуры. Для Франции решающим моментом в трансформации образа России стало поражение во Франко-прусской войне 1870–1871 годов. Если сильная Франция испытывала к России по большей части презрение, к которому добавлялся страх, то Франция, обескровленная войной, изменила свой взгляд на Россию, стремясь найти в ней защиту от немецкой угрозы. Поражение в войне нанесло удар по негативному восприятию России и, начиная с этого времени, русофобия, затронувшая самые широкие слои французского общества, в том числе и низы, не только уходит в прошлое, но сменяется чувством прямо противоположным. Политическая обстановка, немецкие военные угрозы — все это побуждало Францию искать союзника в лице России, и именно это привело к изменению взгляда на неё и росту интереса к ней. Можно сказать, что «любовь» к России явилась обратной стороной ненависти к Германии.
Дело шло к русско-французскому союзу и, если можно так сказать, «золотому веку» (хоть и очень краткому) в истории двусторонних отношений. Именно тогда, в 1880-е годы, написал свою трехтомную книгу «Империя царей и русские» известный французский социолог и публицист Анатоль Леруа-Больё[1409]. В его взгляде на Россию самым наглядным образом проявилась концепция «культурного градиента».
Труды Леруа-Больё как в зарубежной, так и в отечественной историографии считают идейной основой русско-французского союза[1410], а его самого именуют французским славянофилом[1411], исследователем, открывшим новый взгляд на Россию и сформировавшим новое направление в россике. Так, современник Леруа-Больё, Э. М. де Вогюэ, чьё высказывание приводит на страницах своей статьи О.С. Данилова, отмечал: «…он увидел и вполне раскрыл нам огромную неведомую страну»[1412]. Сама же О. С. Данилова подчёркивает, что книга «стала тем произведением, по которому французы в XIX в. судили о России, она явилась работой-новшеством для французской исторической науки тех лет. Слависты, оценивая этот труд, в один голос утверждали — с выходом книги можно говорить о новом подходе к изучению России»[1413].
Кроме того, исследователи традиционно противопоставляют книги Кюстина и Леруа-Больё, подчёркивая, что во Франции сформировалось две категории русистов: сторонники Кюстина и приверженцы Леруа-Больё. Например, Ж. Нива отмечает: «Французские слависты делятся на два резко отличных типа: настольная книга одних — „Россия в 1839 году" Кюстина <…> другие предпочитают держать под рукой Леруа-Больё»[1414].
Однако столь ли кардинально книга Леруа-Больё отличается от работ его предшественников? Действительно ли она содержит абсолютно новый взгляд на Россию и русских и по этой ли именно причине стала популярной и читаемой? Только ли Леруа-Больё много путешествовал по России и изучал её изнутри, причём в самых разных аспектах? Или дело в историческом моменте появления книги, в изменившемся отношении к России и иных ожиданиях от неё? Попытаемся в этом разобраться.
Если сравнивать труд Леруа-Больё с предшествующей традицией, то, на мой взгляд, разрыв с ней не столь значителен. Ведь и сам автор в предисловии к своей книге указывал, что опирался на работы своих предшественников или авторов, писавших параллельно с ним, упоминая работы А. фон Гакстгаузена, К. Мармье, Л.-А. Леузон Ле Дюка, А. Рамбо, Л. Леже и многих других исследователей[1415]. Кроме того, его взгляды формировались под влиянием идей А. Токвиля, И. Тэна и Ж. Мишле. Многие из этих авторов вовсе не симпатизировали России, взять того же конъюнктурного русофоба Л.-А. Леузон Ле Дюка или даже осторожно-критичного К. Мармье, не говоря уже о Ж. Мишле. Как видим, даже стремясь к объективному и независимому взгляду, Леруа-Больё не мог не оказаться под влиянием идей, которые он извлекал из прочитанных книг, и это отчётливо проявляется на страницах его работы.
Безусловно, работа Леруа-Больё — это уже не собрание анекдотов и забавных историй о России, какими изобилуют книги В. д’Арленкура, Ф. Лакруа, Ж. де Ланьи, Л.-А. Леузон Ле Дюка и в целом многих, кто прежде писал о России, причём как в позитивном, так и негативном ключе. Его подход отличается тем, что он не только был лично знаком с представителями российской элиты (это было характерно и для его предшественников). Он читал произведения российских общественных деятелей и историков, знал концепции, изложенные в работах С.М. Соловьёва, Д.И. Иловайского, Н.И. Костомарова, И.Е. Забелина.
Леруа-Больё неоднократно бывал в России. Впервые он посетил нашу страну в 1872 году (он планировал свой визит в 1870 году, но отъезд был отложен по причине начавшейся Франко-прусской войны) и неоднократно возвращался сюда (в предисловии к своей книге автор отмечает, что до 1881 года он побывал в России четыре раза)[1416], а потом приезжал в 1905,1906 и 1907 годах[1417].
Конечно, это было не первое столь длительное пребывание в России. Например, граф Поль де Жюльвекур прожил здесь семь лет (с 1833 по 1840 год) и даже женился на русской даме; барон Проспер де Барант, посол Франции в России, занимал свой пост с 1835 по 1841 год; дважды, в 1836 и 1842–1843 годах, бывал в России знаменитый художник Орас Верне; путешественник и исследователь Леузон Ле Дюк приезжал в Россию многократно; много лет работал в Санкт-Петербурге литератор и журналист Шарль де Сен-Жюльен. И все они оставили свои работы о России, которую тоже весьма успели изучить. Другое дело, что русского языка, за редким исключением, они не знали, в то время как Леруа-Больё бегло владел как книжным, так и разговорным русским языком.
Свой труд Леруа-Больё не писал быстро, наскоком. По его собственным словам, его книга — результат десяти лет труда и четырёх путешествий по России[1418]. Обычно авторы создавали свои сочинения по горячим следам и издавали их сразу после путешествий. Исключение составляет книга Кюстина, которая увидела свет спустя три года после возвращения во Францию. Хотя изначально заметки о России публиковались Леруа-Больё в журнале
Как справедливо отмечал Ш. Корбе, все авторы писали о России так, будто никто до них её не изучал, и игнорировали достижения своих предшественников, поэтому каждое поколение начинало заново этот сизифов труд[1420]. И каждый писатель подчёркивал, что до появления его книги Россию либо вовсе не знали, либо писали о ней сплошные небылицы. Это общее место, и таких примеров можно привести много. Например, Ш. де Сен-Жюльен в предисловии к своей книге «Живописное путешествие по России», опубликованной в 1853 году, отмечал, что, за исключением небольшого количества работ, публиковавшихся в
Леруа-Больё в очередной раз «открывает» Россию для французского читателя, утверждая, что французы в целом не знают заграничной действительности. В этом, по его мнению, заключается одна из важнейших ошибок Франции, а также одна из главных причин её иллюзий. При этом он считает, что Франция должна изучать не только соседние государства, поскольку, как и во времена античной Греции, «современная Европа формирует семью, члены которой, несмотря на существующие распри, живут вместе, сохраняя при этом личную независимость»[1422].
Как и его предшественники, Леруа-Больё полагает, что Россия — самая обширная страна Европы, насчитывающая больше всего жителей, известна меньше, чем мусульманский Восток и Новый Свет: «Расстояния больше не могут отделять Россию от нас, но нравы, учреждения, язык, — всё это создаёт между ней и остальной Европой высокие стены, опирающиеся на религиозные или политические предрассудки»[1423].
Подчёркивая, что европейцы и французы плохо знали Россию, Леруа-Больё не без оснований отмечает, что тенденциозный и необъективный взгляд на эту страну был связан с опасениями, вызванными её активной внешней политикой. Поэтому российская политика, продолжает Леруа-Больё, вызывала «жалость к её жертвам и влияла на наши суждения о России», на которую смотрели глазами поляков и очень часто узнавали только по работам её противников. Да и сам Леруа-Больё был полонофилом и в молодости писал стихи в защиту Польши[1424].
Следуя сложившейся традиции, Леруа-Больё подчёркивает, что русские исследователи не могут создать объективную национальную историю, хотя «любят говорить, что только они и могут писать о России. Мы им охотно позволили бы нарисовать свой портрет, если бы они могли представить свою страну с тем же усердием, искренностью, интересом, как мы этого хотим»[1425]. Леруа-Больё не сомневается в объективности именно иностранного взгляда, поскольку он не связан с «партийными подходами и школьными теориями»[1426].
Начинает своё повествование Леруа-Больё с описания природно-географических условий, территорий, климата, рельефа местности, то есть в духе идей Ш. Л. Монтескьё и других французов, которые писали о России.