– При недавнем нападении арабских судов на Фессалоники греческие суда даже гавань свою не покинули, главный их флотоводец, или, как они его именуют, логофет дромонов, пояснил сие тем, что арабов было слишком много и он не мог рисковать имперским флотом. Да, княже, у нас ведь ещё подарок для тебя имеется! – воскликнул Скоморох и подмигнул Ерофеичу.
Тот сорвался с лавы и нырнул за дверь кладовой. Вернулся, держа завёрнутой в тряпицу какую-то увесистую вещицу, и протянул князю.
Ольг развернул. Это был добротный крюк с заострённым концом, наподобие копья, но с гораздо более широким устьем.
– Похоже на абордажный крюк, – вертя железину в руках, молвил Ольг.
– Он самый, – улыбнулся Молчун. – Скоморох наш по старой привычке пошёл в Хорсуне в харчевню и попал в компанию к греческим морякам с тех двух дромонов. Вот за чарой вина и сторговал у них крюк на память.
– Я, княже, мог бы и якорь у них сторговать, да для нашего коча он великоват. Моряки так ко мне прониклись, что уговаривали купить даже баллисту, – и место освободится для купеческого груза, и деньги заработают. Так что не врал старый Полидорус – распродают греки всё, что можно и нельзя: и паруса, и вёсла, и баллисты с военных кораблей. Нет у них сейчас настоящего флота, которого можно было бы опасаться. Когда такое же благоприятное для нас положение сложится, неведомо.
– Так мы-то сами смогли уйти в последний миг из Хорсуня только благодаря этой самой продажности, – добавил Молчун. – Пришёл вечером один из сборщиков пошлины и за хорошую плату сообщил Стародыму, «христианину» нашему, что велено тайной страже нас задержать и не выпускать коч, пока не вернутся Скоморох с Ерофеичем. Мы сразу и ушли потихоньку в ночь, благо луна светила.
– Вот это и есть самый ценный подарок, что вы сделали всем нам, братья изведыватели, – проговорил радостно князь, ещё раз оглядывая абордажный крюк и надпись на нём с названием корабля. – А сказывали, что удивить нечем! Дякую, добре сработали! – И он хлопнул по плечу сидящих рядом Скомороха и Ерофея.
Обсудив главное, изведыватели, радостные, что вернулись домой, начали вспоминать и весёлые мгновения своего «торгового» похода.
– Помнишь, Ерофеич, как осанистый Стародым за тобой по кочмару через тюки скакал! – воскликнул Скоморох.
– А как знатно ты татям показывал, будто плавать не умеешь, даже лодейщик, что на вёслах сидел, и тот поверил! – заразительно расхохотался Ерофей.
– А потом наш лодейщик умолял, чтобы купцу Стемиру, главе каравана, мы про татей и его рыбалку не сказывали, – вспомнил, смеясь, Молчун.
Среди общего веселья князь почувствовал пристальный взгляд Грозы.
– Спрашивай, – кивнул он сурожцу.
– Знать хочу, княже, пойдёшь ли ты дружиной своей в Таврику? Вопрошаю, потому что, считай, уже третью сотню лет мы ждём подмоги, самим с греками, хазарами и прочими ворогами не справиться. А тут ещё византийские лисы народ наш огречивать стали, рекут, что христиан они от хазар защитят, а иным, коих они язычниками нарекают, путь один – на торжища невольничьи.
– Его суженую и брата много лет тому хазары в полон взяли и за море продали, – тихо шепнул Ольгу Ерофей, сидевший по правую руку от князя.
– Что до сих пор не пришли на помощь братьям таврорусам, то не наша вина, сама Северная Словения от врагов многих защищаться была вынуждена. От нурман и саксов, франков и тех же хазар.
– То мне теперь ведомо, твои вои порассказали, – кивнул Гроза, – про приход Рарога, про сожжённую Ладогу, про усмирение нурман и усобицы.
– И то верно, – подтвердил Мишата, – коли бы не железная дружина князя Рарога да не крутой его нрав, при котором слово с делом никогда не расходилось, нынче и нас так же хазары с жидовинами в полон продавали бы.
– А чтоб единение наших земель приблизить, хазар да византийцев укоротить, надобно, брат Гроза, трудиться, себя не жалея, во благо дела общего. Готов ли ты, сможешь?