– Вот деньги за твоих овец, – коротко молвил Гроза знакомому греку, что имел небольшое хозяйство под Херсонесом и иногда просил опытного пастуха помочь ему в продаже животных.
– Благодарю, у тебя это так легко и быстро получается, а я как начну торговаться… Коней ваших накормили и напоили, так что можете хоть сейчас отправляться, но сначала нужно отметить удачный торг.
– Нет, Анастасий, не могу, мне нужно торопиться, овец оставил на Ермолая, а ты знаешь, какой из него пастух.
– Так, велит нам с тобой Молчан быть в заливе, где мы последний раз на пути сюда ночевали, и ждать кочмар Стародыма, – молвил задумчиво Скоморох, держа в руках небольшой кусок тонкой кожи с начертанными тайными знаками, оборачиваясь к отроку-изведывателю, который старательно смывал с ланит румяна, успев уже сменить женское платье на свою обычную одежду. – Они вынуждены были покинуть Херсонес, потому что греки хотели задержать наш кочмар, пока мы не объявимся.
– Только как посуху туда добраться, нас тайная стража небось уже по всей Таврике ищет, – озадаченно отвечал ему Ерофеич.
– Я вас проведу такими тропами, что ни одна живая душа не увидит, – своим обычным невыразительным тоном молвил Гроза, но взгляд его, в отличие от голоса, слегка ожил, холодное равнодушие сменилось в нем тревожной насторженностью.
Они шли лесами, карабкались в горы, ночами пересекали большие открытые пространства. Ночевали то в лесу, то в горных пещерах. В самом деле, за всё время им почти не попадались люди, только дикие, а изредка домашние животные. На привалах изведыватели по давней привычке, для сохранения точности глаза и верности руки, метали ножи, одним неуловимым движением извлекая их из-под одеяния, либо боролись и учиняли меж собой ножевой бой. Гроза оставался, как всегда, невозмутим, хотя глядел с некоторым интересом. Но однажды, когда они ночевали в одной из пещер, напомнившей обиталище волхва Хорсовита, это потянуло нить воспоминаний. Гроза то ли задумался глубоко, то ли на несколько мгновений задремал, но узрел и почувствовал себя опять пятнадцатилетним юношей. Точно так же, как сейчас Скоморох с Ерофеичем, он со своим наставником по ратной здраве, потея от жаркого солнца и тяжело дыша, старался достать деревянным ножом, щедро измазанным охрой, загорелое тело Вергуна. Тот уклонялся, подобно змее, и в ответ уже оставил на теле Грозы несколько красных полос от своего деревянного клинка, а раздосадованный отрок никак не мог достать наставника…
– А ну-ка, Ерофеич, дай мне попробовать, – неожиданно для изведывателей, а ещё более для себя самого, молвил пастух. – Правда, ножи у вас боевые, а я в юности с наставником своим на деревянных схватывался, к тому ж давно это было, почти сорок лет назад, да ничего, втрое осторожнее буду.
С того дня Гроза включился в осваивание изведывательских навыков, а на отдыхе рассказывал друзьям древние предания родной Таврики, которые когда-то поведал ему волхв Хорсовит.
В часы таких бесед и признался он тайным воинам князя Ольга, отчего отнёсся к ним с такой радостью и обидой одновременно.
– Я уже рёк вам, что предки мои тиверцы, тавры, или, как греки нас зовут, тавроскифы, жили на сей земле с прадавних времён. Вольными и могучими были, потому никто земли нашей захватить не мог. Про то, как греки упросили разрешить им оселиться в нескольких местах нашей Таврики и чем это закончилось, я тоже сказывал. – Собеседники согласно закивали. – Завидовали они нашим градам: Сурожу великолепному, Хорсуню солнечному, Нов-граду великому…
– Нов-граду? – вскинул удивлённо чёрные брови Ерофеич. – Так и у нас на Волхове тоже Нов-град есть.
– Его как раз сурожцы и поставили, – молвил Гроза, – которые с полудня пришли. Вот в память о своём таврийском граде они и град на Волхове-реке тем именем назвали, а тот, что здесь остался, Старым Ново-градом или Стар-градом называть стали.
– Коль я с Новгородчины, так, может, и во мне кровь тех сурожцев течёт? – вопросил Скоморох.
Гроза внимательно поглядел на него.
– Ещё раньше с готами сражались не одну сотню лет, пока те не ушли, а вскоре и сурожцы тоже ушли. Оставшиеся же в Таврике русы, – продолжил он, – ждали возвращения ушедших сурожцев с подмогой. Долго ждали – двести лет. А за это время подвергались нападениям и истреблениям, как со стороны бывших гостей и робких просителей – греков, так и со стороны хазар. Пришёл нам на подмогу после того князь Бравлин и «укоротил» греков, но после его ухода они вновь стали верх брать. Грады наши, и Сурож в том числе, под себя подобрали, Сугдеей называют. А тавры всё верили и ждали. Умирая и страдая от утеснений греков и хазар, мы уходили в горы и неудобья. Нас грабили и продавали в рабство, греки ещё и в христианство обращать начали, как моё селение, про то я тоже вам сказывал, а помощи всё не было. Уйти мы не могли, потому как не хотели бросить родину свою, иначе как потом докажем и потомкам, и врагам, что земля сия прекрасная есть наша?!
Встретив вас, вначале принял за простых торговцев, но потом понял, кто вы. И меня враз как ушатом холодной воды окатило: вы же князя Новгородского воины, значит, те, кого мы более двух сотен лет ждём, усевая костьми землю нашу таврскую, и не только её… Такие, как моя Звенислава и брат Калинка, и многие сотни, тысячи, десятки тысяч других, по каким землям они раскиданы, кто ведает… – Гроза тяжко вздохнул и надолго замолчал, не в силах более говорить, глаза его впервые затуманились слезами. – Радость великую и боль тяжкую испытал я, хотя думал, что всё уже в моей душе сгорело и не умею я ни радоваться, ни печалиться. Только одно меня держало – обережник сей, может, с его помощью я найду любимую и брата… – Гроза достал из-за пазухи и показал изведывателям медный науз с изображением и заклинанием.
– Что это за богиня и отчего у неё вместо ног не то змеи, не то корни растений? – полюбопытствовал Ерофеич, поднеся обережник ближе к свету и внимательно разглядывая его вместе со Скоморохом.
– Это Берегиня, – ответствовал Гроза, – наша древняя Великая Матерь. Покровительница всего живого, в том числе змей и растений, которые процветают благодаря влаге, а вода особо значима в нашей сухой скалистой Таврике, как вы, наверное, уже заметили. У греков в древности это была Деметра. Наша Великая Мать-Берегиня – владычица змей, мы не трогаем их, а ужи живут в наших домах как кошки. Греки же змей боятся и убивают, а на змеевики своих святых помещают, и змеи для них есть воплощение чёрной немочи. Вот так переворачивают всё с ног на голову. А у наших ещё более далёких предков, по-гречески скифами называемых, богиня сия называлась Апи, что значит Питающая, Истекающая, Изобильная, Процветающая, – всё, что свойственно матери. Даже готы, которые жили здесь не одну сотню лет, переняли слова «апи» – мать, «атта» – Вышний отец.
– Да и у нас в словенском «тато» – отец, а в кельтском «атер», – подхватил Скоморох. – А змеевики на Новгородчине почти все женщины носят! Только в виде височных подвесок.