Поспешил в умывальник последним уже в парадных штанах, которые мне каждый юнкер норовил забрызгать.

Объявили, что торжественная линейка будет в десять утра и погнали нас из казармы на завтрак. К кителю впервые выдали аксельбант из трёх канатов цвета флага Империи, который мне даже пришёл специальный человек из оркестровых лепить.

У знамённой группы золотые аксельбанты, а у меня у одного на всю роту такой. Сердце в груди пылает, и дышится легко. Знаю, видит меня отец с небес. И гордится своим сыном. А я ведь не подведу, бать. Испытания только в радость. И от боли не покривлюсь, не дождётесь.

Пройду перед принцессой Небесной самым счастливым и гордым от того, что знамя училища несу.

На улицу вышел и о всякой боли позабыл. А я и думаю, отчего юнкера в казарме к окнам прилипли.

Над нами дюжина боевых дирижаблей висит! Не над самим плацем, а по периметру училища, похоже. На высотах от ста до пяти сотен метров. Пушками своими крупнокалиберными блестят. На шпилях, устремлённых в стороны от кабин, флаги Империи огромные развеваются. Рокот пропеллеров сверху, похоже, и создаёт этот гул, заполоняющий собою пространство. Но это ещё не всё!

На плацу уже со стороны трибуны три меха, синим перламутром сверкая, стоят в ряд с крыльями сложенными!! Вроде одинаковые и по габаритам, и по фигурам человекоподобным, с гербами золотыми на кабинах. Но каждый индивидуален в мелочах. Резаки разные, броня блестит у каждого по–особенному.

Юнкера рты раскрыли, бьются друг о друга, из подъезда выходя.

На трибуне и вокруг чиновников тьма, да прочих господ с дамами толпа целая. Но к мехарам не подходят, там даже караул выставлен. Нет, не юнкерский, полицейское отцепление стоит с винтовками. По периметру плаца тоже полицейские в зелёных мундирах маячат, у газонов и меж редко посаженных деревьев. Причём не простые, а со звёздами на погонах. Похоже, весь офицерский состав полиции Владивостока привлекли.

Задержали при нас какого–то ушлого дядьку с фотокамерой. Прям налетели, когда к мехарам подошёл и нацелил свою коробку с линзой. Юнкера посмеялись над эпизодом, но это скорее от нервов.

Гам людской стоит, как на базаре, и совершенно непривычен в стенах училища.

И не только на плацу народ шум создаёт. По территории шастают небольшие делегации в сопровождении наших офицеров, которые показывают им что–то, рассказывают, распинаясь. А те лица воротят холёные, брезгливо поглядывая на облицовку зданий.

Построились. И двинули в обход плаща в столовую. От волнения в груди надышаться не могу. И иду, маршируя чётко, будто экзаменуют уже нас. Так и товарищи мои шагают чётко, головами не вертя.

У шпиля с памятником целая толпа гражданских господ. Мехара нашего рассматривают. Преподаватель распинается, рассказывая о герое корнете Суслове и его последнем бою.

Офицеры наши при параде, с аксельбантами на кителях и погонами золотыми, да перчатками белоснежными.

Отдаём воинское приветствие памятнику, как положено, вызывая дикий восторг у дамочек, которые первыми обернулись, услышав команду. Юнкера заулыбались сдержано в ответ. А я зубы сжал от новой волны боли. С походного на строевой шаг перейдя, растревожил рану сильнее.

Но не приуныл. Никак нельзя даже здесь!

Ведь где–то здесь Татьяна Румянцева, в числе гостей пришла. Вот же она удивится, увидев меня со знаменем училища! И будет гордиться мной, когда пройду торжественным маршем, держа его гордо.

Здесь же и её брат Олег должен быть. Но почему только три меха у трибуны, а не четыре? Неужели потеряли одного в бою за остров?

На завтраке кусок в горло не лезет. Сижу, как кол проглотивший. Шею белый ворот рубахи стянул, аксельбант испачкать страшно. Юнкера на меня посматривают с тревогой. Ребята взводные перешёптываются. Никто не знает, что там с Максимом произошло, но догадываются.