— Я так и планировал, чтобы показать наркому.
— Не вздумай! Все, что можно, ты уже написал. Пусть Белоусов передаст их мне. Но об этом никому ни слова. Ты понял? — Так точно!
— И последнее, если хочешь сохранить свою безбашенную башку, при докладе наркому лишнего не болтать, прикуси язык, а там — куда кривая выведет.
— Понял, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга.
— Понял он. Эх, Коля, Коля, ну что тебе неймется, опять вылез.
— Так я же правду написал.
— Опять двадцать пять. Короче, не ерепенься перед наркомом, а с Гордовым есть кому и без тебя разбираться.
— Ясно!
— Ну раз ясно, то держись! — закончил разговор Абакумов. Селивановский с облегчением выдохнул, опустил трубку на аппарат, откинулся на спинку кресла и несколько минут оставался недвижим. Среди грозовых туч, сгустившихся над его головой, проглянул просвет. Абакумов не испугался гнева наркома, не отскочил в сторону и старался, как мог, смягчить удар. Селивановский снова и снова возвращался к разговору с ним, тщательно анализировал каждую произнесенную фразу, интонации в голосе и мысленно выстраивал предстоящий доклад у наркома. Стук в дверь отвлек его от этих мыслей. В кабинет вошел Белоусов и доложил о готовности самолета к вылету. Не мешкая, они выехали на аэродром. Фашистская авиация взяла «тайм-аут», и дорога заняла меньше двадцати минут.
Глубокой ночью 26 июля Селивановский и Белоусов заняли места в самолете и вылетели в Москву. Позади осталась полыхающая пожарищами линия фронта. В их багровых отблесках степь, изрезанная противотанковыми рвами и траншеями, напоминала тело человека, изуродованное шрамами. Самолет быстро набрал высоту, прошло несколько минут, и ночной мрак непроницаемым покрывалом укутал землю. Экипаж взял курс на север.
Свинцовая усталость и монотонный гул двигателей сморили Селивановского. Он забылся в коротком беспокойном сне и очнулся, когда самолет заходил на посадку. В утренней дымке промелькнули аэродромные постройки, эскадрилья истребителей, напоминающая стаю нахохлившихся птиц, и зенитная батарея, грозно нацелившаяся в небо стволами орудий. Промчавшись по посадочной полосе, самолет свернул на отдельную стоянку. Стрелок-радист спустился к посадочному люку, распахнул его, поднял трап и опустил на землю. В салон потянуло бодрящей утренней свежестью. Селивановский вдохнул полной грудью и шагнул к выходу. Внизу возникли трое и подступили к лестнице. Сердце екнуло.
«Конвой! Вот и все, Коля», — обреченно подумал Селивановский.
Глава 7
«…Вы отвечаете за свои слова, товарищ Селивановский?..»
Селивановский нерешительно шагнул на ступеньку трапа и не почувствовал под собой ног, их охватила предательская слабость. Он поднял голову и с тоской посмотрел на небо, гигантским бархатистым куполом раскинувшееся над аэродромом, полем и лесом. В следующее мгновение оно просветлело. Мириады звезд, трепетно мигнув, померкли, унылый серп луны растворился в предрассветной дымке. Минула секунда, другая, и розовая полоска окрасила небосклон на востоке. Над горизонтом показалась багровая кромка солнца, ночь подошла к концу. Легкий ветерок и гомон птиц возвестили о начале нового дня, дня, который мог стать последним в жизни Селивановского. Он ступил на землю и не решался поднять глаз на старшего лейтенанта. Тот щелкнул каблуками, приставил руку к козырьку фуражки и поздоровался.
— Здравия желаю, товарищ старший майор государственной безопасности!
— А… что? — встрепенулся Селивановский и обратил взгляд на старшего лейтенанта.
Тот представился:
— Дежурный комендатуры Наркомата внутренних дел старший лейтенант Колпаков! Прошу вас занять места в машине!
«Просит?.. Значит, не так уж плохи твои дела, Коля», — подумал Селивановский, с облегчением вздохнул и подал ему руку.