– Твоей вины здесь нет – я сам растил и обучал тебя, готовил с того дня, как ты родилась. Я знаю, что за ужасная мощь кроется в тебе.

Подсознание Фостера нарисовало картину: человек подавился, выблевывает незримую струю чего-то невозможного, все вокруг заляпано липкими комками. Где-то неподалеку всхлипывал юный, детский еще голос.

Чуть помолчав, мужчина заговорил громче:

– Однажды, когда доживешь до моих лет, у тебя появится ученик.

Фостер воровато глянул на Митци Айвз. Ему хотелось спросить, знает ли она, что за мыльную оперу он слушает? Кто эти герои?

А Митци, надев наушники, от всего отключилась и лишь беззвучно шевелила губами: может, молилась, а может, учила иностранный язык. Сидела, подоткнув ноги под микшерный пульт, насколько позволял живот, и поглаживала пальцами вздувшееся чрево, где лежал нерожденный ребенок.

Голос в наушниках Фостера жадно хватал воздух.

– Не бойся того, что ученик сделает с тобой однажды…

Фостер коснулся ручки, подстроил тон, поднял громкость. Голос таял, человек сипел из последних сил:

– Однажды ты застрянешь, как застрял я. Тогда вспомни, как я горжусь тобой. Пусть и ты умрешь, гордясь, как я.

Здесь голос всхлипнул и затих. В наступившей тишине прозвучало «кап-кап-кап», вскоре замершее на последней капле.

Тогда Гейтс Фостер перемотал ленту и нажал «Стереть».

Хотя пленка закончилась, Митци продолжала делать вид, что слушает. Она слышала свой пульс, и казалось, что слышится и другой пульс – сердцебиение ребенка.

Фостер, или как его там, отрешенно сидел в наушниках. Может, он и поглядывал на Митци, но точно не слышал, что именно Митци говорила ребенку. Ребенку, с которым никогда не увидится, она прошептала:

– Не бойся, тебя вырастит любящая женщина.

Она гладила и ласкала ворочающийся бугор там, где была ее талия, и приговаривала:

– Ты будешь расти в семье, только не в моей. Моя семья умрет со мной. Наш семейный бизнес умрет со мной.

Митци прикоснулась ладонью к крохотному кулачку, надавившему изнутри.

– Твоя судьба станет совсем не такой, что обманом уготовили мне.

Пока не поставила следующую порцию исполненных болью и страхом воплей, хрипов и рева, Митци продолжила нашептывать младенцу, который хоть и замер, однако все слушал и понимал.