Теперь и шея разболелась – зато стало понятно, что отметина, которую она обнаружила, была от «тазера». На экране Митци увидела все, что не всплыло в памяти, и села ссутулившись, почти касаясь экрана носом. Камеры, расставленные по залу, и телефоны зрителей записали последние мгновения со всех ракурсов. Никогда прежде столько людей не снимали собственную гибель.

Найти его помогло то, что Митци знала голливудскую иерархию, расположение звеньев пищевой цепочки: знала, где сидят самые важные из самых-самых шишек. Просматривая центральные ряды партера, Митци нажала на паузу, отмотала немного назад и обнаружила Шло. Розетка в лацкане, рука с телефоном у лица; он говорит, видимо, записывает то самое голосовое сообщение. Вот они, малахитовые запонки, и «Таймекс». На него не рушились стены и потолок, вместо этого вокруг прогнулся пол. Разверзлась земля, и кинозвезды, сидевшие рядом, исчезли; страшная расщелина глотнула еще, и в нее посыпались визжащие супергерои и героини. Человеческий поток лился то ли в подвал, то ли в подземную парковку под кинозалом. Шло продолжал говорить в телефон; и даже когда его кресло поплыло в сторону и опрокинулось в пустоту, он все слал последнее свое сообщение, пытаясь оставить после себя что-то, что принесет пользу миру.

Тогда она взялась за телефон и включила запись. Голос Шло прокричал:

– Я так рад, что ты в безопасности, что моя семья в безопасности!

Может, он кричал потому, что вокруг стоял чудовищный грохот; может, затычки в ушах вынуждали повысить голос. А может, и просто потому, что Шло всегда кричал в телефон. Он проорал:

– А теперь самое главное, Митци: уничтожь проклятую запись!

Конец был быстрым и бесповоротным. Маленькая фигурка на видео поднесла телефон к губам:

– Чтобы наши смерти не оказались напрасными, уничтожь то, что принесла в этот мир!

В этом был весь Шло, до мозга костей: он не прекращал орать в телефон, даже когда мир накренился и сбросил его в вечное безмолвие.

Фостер потянул дверную ручку – заперто. Сквозь окна цоколя виднелась комната – все помещение покрывал слой пыли. Ни привычного круга складных стульев, ни таблички в окне – приветствия родителям пропавших или погибших детей. Стоя на нижней ступеньке бетонной лестницы, ведущей в подвал, Фостер почувствовал себя как в могиле, поэтому поднялся на улицу. У бордюра стоял потрепанный «Додж», и не было во всем квартале ни одной другой машины. По авеню неподалеку шло основное движение, и оттуда донесся звук приближающихся шагов.

Вдоль кирпичной стены двигалась фигура. Она приблизилась, и стало видно, что к нему идет мужчина, а потом Фостер узнал Робба. Еще находясь на отдалении, Робб крикнул:

– Ты опоздал, ничего уже не изменить!

Фостеру подумалось, что на самом деле его зовут, конечно, не Робб. И все члены группы поддержки были подставными, и место, где они встречались, не было местом встреч группы поддержки: здесь происходило нечто иное.

– Только я и был настоящим, да? – крикнул Фостер. – Почему выбрали меня?

Робб, уже не наставник в группе, которой никогда и не было, остановился на безопасном расстоянии. Он ответил снисходительно, улыбаясь одновременно самодовольно и виновато:

– Просто ты единственный, кто отозвался и пришел. Мы поставили ловушку, и ты в нее попал.

Все они были лишь наемными актерами; он попал в аферу, как в старом кинофильме. В долгоиграющую аферу, рассчитанную на годы обмана. Друг перед другом они репетировали истории, в которых теряли детей. В первый же вечер, когда Фостер прочитал объявление, спустился по ступеням и открыл дверь, они встрепенулись и обрадовались, – должно быть, им надоели выдуманные рассказы о выдуманной смерти. Лжец, вравший в тот момент про погибшего ребенка, начал плакать, и Фостер купился.

Теперь же он спросил:

– Должны быть и другие родители, так по-чему я?

Робб, который был совсем не Робб, а голос с пленки, недовольный, что крови много и ножей мыть – невпроворот, пожал плечами: