А Фостер и поспорить не мог, ничего толком не вспоминалось. Так в первый раз они поменялись ролями.

– Сама выбери, что вспомнить.

Она прикоснулась пальчиком к гладкому лобику.

– Помнишь… Рождество, когда твой брат нарядился Санта-Клаусом?

Этого он тоже не помнил и не на шутку разозлился. Всю короткую жизнь своего ребенка он доверил этой незнакомке. И вот теперь она знала жизнь Люсинды вдоль и поперек.

Нет, она не наглела, не грубила. Только порозовела, будто от стыда за него. Спросила застенчиво:

– А помнишь мою морскую свинку?

Беспорядочно тыча и шаря в памяти, словно в поисках выключателя на пороге темной комнаты, Фостер брякнул:

– Ринго!

– Руфус, – озабоченно поправила девушка.

И ведь опять верно!.. Несколько перекрестков проехали в полной тишине.

– Куда мы едем, пап?

– Не смей меня так называть.

Она слишком хорошо знала свою роль, и Фостер понял, что проиграл. То был классический переворот: родитель впал в детство, а яйца принялись учить курицу.

Увидев первое попавшееся свободное место, он припарковался. «Люсинда» украдкой глянула на телефон: только бы успеть заметить, сколько времени. Следующий час обещал быть долгим и неприятным.

– Спасибо, – начала она приглушенным голосом, – за ожерелье.

Прикоснулась к жемчугу, боясь, что он потребует вернуть.

Фостер взял с кресла учебник.

– Узнаешь?

Он мотнул головой в сторону высоченной офисной башни в конце квартала, приветливой, как надгробье. Девушка тоже наклонилась вперед, вглядываясь за ветровое стекло.