Разумеется, царь богат и самыми разнообразными мехами. Не случайно в народных сказках мех – важнейший атрибут царской персоны. Так, в сказке «Козьма Скоробогатый» (вариант известного сюжета «Кот в сапогах») хитрая лиса, добиваясь царской милости для своего бедного друга Кузьмы, делает подношения различными мехами: серыми волками, черными медведями, соболями и куницами, тем самым показывая, что ее хозяин равен царю по статусу. Меховые подношения сделали свое дело – в конце истории Кузьма сам стал царем[287].

Оригинальное развитие «мехового» сюжета представляет сказка «Василий-царевич и Елена Прекрасная»[288]. Она начинается с рассказа о том, что брату царя Ивана, Василию, очень не везло в жизни. Царь Иван принимает решение изгнать его из Дворца: царевич не обладал счастливой Долей – а значит, и не имел права жить в царских палатах. Долго скитался Василий, пока не встретил «бабку голубую шапку», которая посоветовала ему в честь Пасхи сходить к своему брату, царю Ивану, и попросить у него подарок. И правда, царь согласился пожаловать своему несчастному брату «сорок сороков черных соболей», «золота на пуговицы» и «зеленого шелку на петельки», с условием, что тот сошьет тулуп к утру «и чтоб на каждой пуговице было по райской птице, по коту заморскому!». Это непростое задание герою удалось выполнить благодаря вмешательству Елены Прекрасной. Пройдя ряд испытаний, Василий сам оказался правителем царства. Показательно, что ключевым предметом в истории этого сказочного героя становится царская шуба.

Учитывая вышесказанное, очевидно, что меха и шубы должны были играть заметную роль в идеях и действиях, связанных с укреплением и продолжением царского рода. Особую важность вопрос приобрел в XVII столетии, когда рождение наследников престола рассматривалось современниками как дело исключительно государственной важности: слишком хорошо были живы в их памяти страшные события Смуты.

Торжествами этого круга были родины (куда составной частью празднеств входили наречение имени и колыбельная молитва), крестины и именины. Праздники сопровождались щедрыми дарами: от светской власти – церковной[289], совершающей эти обряды, затем царственной роженице от ее ближнего круга[290] и, наконец, новорожденному – от родителей, их ближнего круга, определенных должностных лиц, и – шире – от всех подданных. Верно замечено, что «дарение подарков для новорожденного было строго обязательным и напоминало сбор дани, принимаемой от различных сословий и населенных пунктов всей страны»[291]. Чаще всего в качестве даров здесь выступали отрезы шелковой ткани (атласа, камки, бархата), серебряные кубки (реже – стопки), деньги и, конечно же, мех в виде «сороков» соболей[292].

Так, на рождение царевича Алексея Михайловича (1629) одних только подаренных ему соболей накопилось около пятидесяти сороков. Эта меховая казна была передана московским торговым людям, которым было «велено теми собольми с кизилбашским купчиной торговать… чтобы государеве казне была прибыль а не убыль»[293]. Интересно, что тогда же для новорожденного царевича были построены новые хоромы. Его отец, царь Михаил Федорович, пожаловал наследнику «на новоселье» четыре сорока соболей: один стоимостью 125 рублей, два по 90 рублей и один в 80 рублей[294]. Очевидно, что практической необходимости в таком количестве меха у младенца не было. В этом подарке нас интересует прежде всего его сакральная сторона – стремление пожелать своему единственному сыну и наследнику престола здоровья и благополучного взросления. В свой щедрый дар русский царь вложил и надежды на благополучную судьбу мальчика-первенца, продолжателя рода Романовых.

Показательно, что специальные дары полагались и придворным повивальным бабкам, от чьих знаний, умений и навыков напрямую зависела судьба и царственных рожениц, и их новорожденных. Так, по случаю рождения царевны Ирины (1627) – долгожданного первенца царя Михаила Федоровича – придворной повитухе досталась «шубка столовая»[295]. Такие дары имели не только прагматический смысл, но и свою символику. В их закономерности мы в очередной раз можем видеть устойчивость представлений о связи меха с празднествами жизненного цикла и благополучной жизнью.

В русской культуре – и, конечно же, во дворце XVII столетия – отмечался еще один праздник, включавший дарение меха. Это так называемые Бабьи каши (26 декабря)[296], праздник почитания повивальных бабок (главных персонажей родильной обрядности) и рожениц, праздник, связанный с культом рождения и продолжением рода, прямо противостоящий теме умирания. В этот день придворных повитух особо угощали и одаривали; частью угощения, помимо ритуальной выпивки, была специальная («символическая», как пишет И. Е. Забелин[297]) каша, «а к ней прилагалась пара соболей в 5 рублей… которую царица всегда жаловала приемной бабке»[298].

Мех и в XVII столетии продолжал выполнять свою особую нематериальную функцию, будучи всем понятным символом достатка и процветания. Как залог благополучия государства в царской казне хранилось мягкое золото (пушнина) и шубы, отделанные ценным мехом, – наряду с драгоценными иконами, золотой и серебряной утварью[299].

Многие русские «меховые» традиции уходили своими корнями в XV и XVI века. Так был продолжен старинный обычай пожалования царскими шубами. Русский эмигрант Григорий Котошихин (?–1667), много лет работавший в Посольском приказе, в своем сочинении о России подтверждал, что в царской казне хранятся специальные богатые шубы для раздачи за службу: «бархатные золотные и атласные золотные ж, на соболях»[300]. Для награжденных такие шубы были драгоценными не только в прямом смысле, но и в переносном: они одновременно служили и олицетворением богатства, и свидетельством близости к царской персоне[301]. Так в челобитной воеводы И. Ф. Еропкина (1634) указываются его «службишки» во время Смоленской войны, за которые он получал от царя только «жалованное слово с похвалою», тогда как его «сотоварищи» были награждены богатыми соболиными шубами и он сам рассчитывал на подобный подарок[302]. Просьба была удовлетворена: государь пожаловал воеводе «шубу со всем нарядом в девяносто рублей, кубок с кровлею серебрян в две гривенки»[303].

Царские пожалования такого рода могли быть и посмертными. В пример можно привести историю князя Михаила Волконского: в своем прошении за умершего отца он апеллирует не только к примеру товарищей, но и к истории своих предков, отмечая, что золотными царскими шубами уже награждались несколько поколений его рода за верную службу. «И на той Вашей Государеве службе… отца моего не стало, – жалуется князь, – и за те за все многие свои службы Вашею Государскою милостию отец мой не взыскан и против своей братии оскорблен; а дед мой боярин князь Федор Федорович за Мензелинскую свою службу и за рану Вашею Государскою милостию пожалован и по смерти взыскан: прислана на гроб ево шуба бархатная золотная на соболях, и тою шубой был покрыт гроб ево»[304].

Так шуба сопровождала русского человека «бунташного» века всю его жизнь, от рождения и до смерти.

Итак, в XVII веке шубы прочно вошли в обиход и стали важной частью повседневного быта и материальной культуры. Огромное значение меха в этом столетии следует связывать не столько с его сакральным значением, сколько с ведущей ролью в экономике[305]. Расцвет пушного промысла и торговли был подготовлен как общими изменениями социально-политической и экономической жизни, так и успешной колонизацией Сибири. Пушниной, самой разнообразной по сортности и качеству, много и охотно торговали во всех сколько-нибудь значительных торговых центрах страны; она же была одним из главнейших экспортных товаров. Громадные доходы от пушного экспорта, сравнимые с доходами от высокоприбыльной британской торговли индийскими пряностями[306], стимулировали дальнейшее развитие культурной стратегии российского царства по экстенсивному типу.