На дальнейшее развитие Сибири нужны были средства, а значит – экономические реформы. Влиятельные царедворцы последних лет царствования Михаила Федоровича не были готовы к значительным преобразованиям, мало думая о будущем.
Ситуация изменилась в 1645 году, когда на престол взошел молодой царь Алексей Михайлович, энергичный и амбициозный. Главой правительства стал его влиятельный воспитатель – боярин Б. И. Морозов. Теперь московская «меховая» политика еще более энергично устремлена на восток[248]. В Сибирь отправлялись все новые и новые экспедиции, строились остроги и поселки, формировались уезды.
В 1647 году был основан Охотск (Косой острожек), а в 1648 году состоялась чукотская экспедиция С. Дежнева, открывшая для русских новые обширные пространства. Особую ценность представляли земли по реке Амур, наиболее благоприятные для проживания[249]. В 1648 году сюда отправились военные походы Е. Хабарова (осложнившие отношения с империей Цин). На карте Сибири появлялись все новые уезды и новые поселения[250].
Наступило время расцвета русского пушного промысла. На всем ареале добычи запасы соболя доходили до 1,5 млн штук[251]. Своего предела добыча соболя достигла к середине столетия (высшая ежегодная добыча приходится на 1640-е годы (145,4 тысячи штук), при расчетах по максимуму их стоимости – на 1650-е годы (225 тысяч рублей). В 1647 году объемы добычи соболя оценивались в 234,4 тысячи рублей[252]. Доля пушнины в доходной части государственного бюджета 1640–1650-х годов достигала 20 %[253].
Вместе с развитием пушного промысла начала свое бурное развитие и сибирская пушная торговля. Наибольшее значение получили ярмарки Ирбитская (1643) и Якутская (известна с конца XVII века[254]); относительно важное торговое значение получили Нерчинск, Енисейск и Мангазея. Мангазейский (туруханский) рынок был самым крупным сибирским рынком до 1640-х годов: здесь ежегодно, за редким исключением, продавалось и покупалось свыше 20 тысяч соболиных шкурок. Вместе с угасанием Мангазеи на первое место выдвинулся Якутск (в 1643 году в продаже здесь было свыше 38 тысяч соболей и некоторое небольшое количество менее ценной пушнины на общую сумму в 42,6 тысячи рублей). Заметной точкой на карте пушной торговли стал административный центр Сибири Тобольск, где в 1640–1680-х годах меховые товары вместе с лосиными кожами составляли до 45 % общего торгового оборота на сумму до 15,5 тысячи рублей[255]. Важным событием стало основание в 1661 году на Ангаре Иркутска, который сразу же взял на себя роль еще одного крупного центра пушного промысла и торговли. С этого времени русское проникновение в Сибирь шло все убыстряющимися темпами. Такими же темпами формировалась единая русская промысловая культура[256].
Москва пыталась закрепиться на Амуре, но начавшаяся русско-китайская война (албазинский конфликт, 1685–1689) пока не позволила добиться многого[257]. После заключения Нерчинского мира (1689) движение на северо-восток было продолжено[258].
Именно в это время окончательно закрепляется идеологическая подоплека присоединения обширных сибирских земель, подробно отразившегося в русских летописях. Так Есиповская летопись (1636) сообщает, что Сибирь «Божиим соизволением взята бысть от православных христиан, от руского воинства в наследие росийского скипетродержательства»[259]. Тем самым утверждалось, что русское «сибирское взятие» – закономерное покорение татарских народов, происходящее по Божьей воле.
Согласно легенде, зародившейся еще в Древней Руси, после библейского Потопа сыновья Ноя разделили все пределы земли на три части и поклялись за своих потомков никогда не нарушать установленных ими границ. Однако в XIII века татары, потомки сына Ноя Сима, вторглись в пределы Руси, где проживали потомки его брата Иафета, тем самым нарушив клятву своего прародителя. С победы на Куликовом поле (1380) начинается отмщение татарам за нарушение священных границ[260]. Московские князья выступили орудием Божественной воли, карающей силой. Следовательно, потомки Иафета не просто получили право на завоевание восточных земель, но действовали «Божиим соизволением». Наследники московских князей, правители российского царства, направляли свои войска в Сибирь, где жили татары или подвластные им народы, действуя по праву «наследственного российского скипетродержательства». Как мы видим, материальный аспект (добыча ценной пушнины) вовсе не считался летописцем главной причиной вторжения в Сибирь.
В Строгановской летописи (время ее составления точно не известно) «неверные» народы Сибири сами осознали, что Бог «покорил их под высокую царскую руку», и оставили сопротивление[261]. Текст содержит важное указание на то, что покорение Сибири случилось «благочестивых государей царей молитвами и счастием»[262], в котором мы вновь встречаем восприятие царского образа как наделенного особой Долей, благополучием и везением, обеспечивающими всеобщее благополучие. Эти представления оставались сильны, и фигура царя по-прежнему окружалась священным ореолом[263].
По Ремезовской летописи, составленной в конце XVII века, присоединение Сибири произошло согласно Божественному плану, по которому русские должны были принести в эти земли православную веру[264]. Бог наполнил казаков храбростью и внушил им мысль начать покорение сибирских земель ради распространения православия. Богатства Сибири, включая и ценную пушнину, стали своеобразным даром Бога за исполнение Его воли. Следовательно, добыча пушного зверя – богоугодное дело, способствующее развитию православного российского царства.
В той же Ремезовской летописи встречается мотив отмщения татарам за их вторжение на русскую землю в XIII веке. По мысли безымянного автора, здесь повторилась библейская история, когда Бог покарал соседей израильского народа – гордых филистимлян, вторгшиеся в их страну[265]. Автор цитирует текст из книги пророка Исаии (Ис 14: 29), где, между прочим, говорится, что вся история происходит по воле Бога и когда-то филистимляне – сильный, гордый народ – заняли земли, отданные Богом евреям. Чтобы не допустить их нового возвышения («ибо из корня змеиного выйдет аспид, и плодом его будет летучий дракон»[266]), Господь решил навсегда подчинить их евреям. Точно так же и русские воины вступили в татарские земли, отомстив за нашествие XIII века.
Объяснение дается не только мотиву завоевания местных народов, но и обложению их данью (ясаком). В Есиповской летописи мы читаем о том, что, как только русские привели татар, остяков и вогулов к присяге, те должны были им поклясться, что будут «под царскою высокою рукою до веку, покамест изволит Бог вселенной стоять, и ясак им давать государю по вся лета (каждый год. –
Описывая Сибирь, авторы летописей постоянно указывали на ее изобилие пушным зверем, повторяя, что «есть лисица, соболь, бобр, росомака, белка и подобная сим»[270], в таких количествах, что и представить невозможно. Летописи полны красочных эпизодов: тут текут полноводные реки, с множеством рыб, бескрайние леса, полные зверей и обширные пастбища. Должно быть, русским людям голодного и неспокойного «бунташного» XVII века в самом деле казалось, что Сибирь – сказочная страна, способная дать исстрадавшемуся человеку все материальные блага.
Русские летописи объясняли покорение изобильной Сибири Божественным промыслом; очевидно, что это важнейшее для истории русского меха событие имело вполне земные основания. Тотальная, основополагающая экстенсивная стратегия, вполне понятная в условиях ресурсной избыточности, в каком-то смысле даже «бесплатности» ресурсов, для России была неотделима от движения в пространстве – движения на восток. К XVII столетию возможности восточной и северо-восточной экспансии далеко еще не исчерпаны: в промысел вовлекаются все новые и новые территории («русский крестьянин… рвался все дальше и дальше в поисках земель, которых не касалась еще человеческая рука»[271]), все новые и новые дополнительные ресурсы[272]. С конца XVI века присоединенная к России территория Сибири в одиннадцать раз превысила Европу[273], но казалось, что неосвоенное пространство беспредельно.
XVII столетие было для России временем важных перемен, когда она вступила в новый этап своего развития: Средневековье, с его идеалами аскетизма и осуждением материальных благ, было окончательно отброшено[274]. Как и в Западной Европе XV – XVI веков, в России этого времени стремительно развивалось персональное начало и на первый план вышла Личность – независимая и оригинальная индивидуальность, человек, у которого есть четкое представление о собственной значимости и ответственности за свою жизнь. Конечно, многие из таких личностей, осознавших собственные возможности, направляли силы в погоню за материальным достатком. Экстенсивная стратегия, очевидно небезупречная с колонизационной точки зрения, получила официальное идеологическое оправдание.
Одновременно отмечается настоящий взлет интереса к коммерции и торговле: самые простые люди стремились зарабатывать деньги[275]; одним из главных героев истории стал человек-потребитель. Стремление к земным благам, столь характерное для эпохи Нового времени, толкало русских людей в Сибирь, где государственная промысловая колонизация сопутствовала народной[276]. Местные «миры» и власть были заодно; несмотря на периодически возникающие конфликты, здесь никогда не проявлялось недовольство царем, как бы сложно ни приходилось первопроходцам и переселенцам[277]. Расширяя границы России, служилые люди расширяли и пределы власти своего правителя, действуя в интересах не только царя, но и «мира», которые здесь были общими[278].
Голландский посол Кунраад фан Кленк описал встречу воеводы Устюга со Строгановым (1675), которую он наблюдал лично. Строганов явился вместе с богатыми горожанами на прием к воеводе, где все называли его «мужик», несмотря на то что он выглядел не хуже остальных. Был он родом из крестьян и получил свое прозвище в знак простого происхождения. Однако род Строгановых владел бескрайними землями на востоке России, и, между прочим, именно Строгановы открыли богатства Сибири и доставили московскому самодержцу власть над ней; «эта земля – золотое дно его царского величества», – подытоживает Кунраад фан Кленк[279]. Рассказ о «мужике» Строганове очень показателен. Суть его сводилась к тому, что род Строгановых, низкий по происхождению, возвысился, получив восточные земли благодаря царской милости, а затем эти простые «мужики» преподнесли самодержцу всю Сибирь – вместе с ее богатейшими запасами[280].
Таковы были реалии сибирского этапа меховой истории России и причины успеха «Сибирского взятия». Присоединение обширных восточных земель позволило Москве значительно увеличить экспорт пушнины. Доходы от продажи меха во второй половине XVII века были очень велики[281]. Вместе с этим выросло и значение Архангельска как важного морского порта[282]. Голландский путешественник Корнелий де Бруин, посетивший Россию на рубеже XVII – XVIII веков, описал Архангельск как великолепную гавань: «Тут находилось много кораблей на якорях, поджидавших другие корабли, возвращавшиеся на родину». Он также указал на множество иностранных торговцев в городе, изобилие разного товара и большой доход, который казна получает от таможни[283].
Таким образом, с 1645 года власть делает решительный шаг в сторону увеличения добычи «мягкого золота», и во второй половине XVII века меховая торговля переживает новый подъем, связанный с очевидными успехами в освоении Сибири. Одновременно идет еще один важный процесс – формируется самодержавная единоличная власть русского монарха, которая при Михаиле Федоровиче больше декларировалась, чем реализовывалась[284]. Алексей Михайлович взял на себя роль сильного и независимого правителя, судьи и защитника православных, царским мечом устанавливая порядок внутри страны и направляя своих верных подданных на борьбу с врагами за ее пределами.
Процесс усиления самодержавия, заметно ускорившийся с середины XVII века, нашел благодатную почву в народных представлениях о власти. Мы уже писали о том, что в русской культуре правитель воспринимался как обладающий особым везением и удачей – Долей. Другой примечательной царской чертой нужно назвать равнодушие к материальным ценностям, но вовсе не потому что царь отрицал их, а, напротив, оттого, что имел их в избытке[285]. В народном представлении царю нет нужды заботиться о роскоши, вкусной пище и драгоценностях – они всегда у него под рукой, всегда в избытке[286].