В силу особого понимания Иваном Грозным своей царской Доли как исключительной миссии судии, наказывающего зло в последние дни перед Страшным судом («яз же убо верую, о всех своих согрешениих вольных и невольных суд прияти ми, яко рабу, и не токмо о своих, но и о подовластных дати ми ответ, аще что моим несмотрением погрешится»[182]), борьба с действительными и мнимыми врагами государства обернулась массовыми казнями и расправами.

Отдельные казни Страшного суда Ивана Грозного тесно связаны с животными: зверями, птицами, рыбами и змеями[183]. Особенный интерес для нас представляют те, что связаны с тем или иным, прагматическим или сакральным, использованием меха.

Так, Иван Грозный приказал однажды зашить в большую медвежью шкуру некоего знатного дворянина и привести его на лед реки, где тот был затравлен собаками. В 1575 году подобным образом был казнен новгородский архиепископ Леонид: царь лично сорвал с несчастного мантию и тут же повелел зашить его в большую шкуру[184]. Показательно, что эта царская «забава», при которой присутствовал не только сам царь, но и его окружение, вскоре стала весьма распространена, при том что после Ивана Грозного никогда более не использовалась.

Московский тиран выступает в этом действе как высший судия, который не только уничтожает сакральное пространство, но и конструирует новое[185]. Одевание (равно как и зашивание) в шкуру, как вид царской казни, было желанием уподобить провинившегося бесу, а травля собаками являлась изгнанием этого беса. Но одевание (зашивание) в шкуру делалось не только из стремления обмануть собак, принимавших человека за дикого зверя. Хорошо обученные придворные псы могли легко растерзать любого и без этой уловки. Как и многие другие «забавы» московского тирана, этот вид казни имеет двоякое, не только и не столько прагматическое, сколько сакральное значение. С одной стороны, он связан с символическим превращением человека в беса, его ряженьем в шкуру, таким же как на Святки[186]. Это веселое зимнее время ассоциировалось с наступлением важных перемен: астрономический день становился больше, а ночь уменьшалась, приближалась весна. Святочные гуляния обозначали пограничную полосу, знаковый символ перемен[187]. В это время стирались границы мира людей и иного мира, потому-то бесы и демоны, которых изображали ряженые, приходили к людям. Не случайно царскую жертву приводили на лед реки: исторически река воспринималась пограничным пространством, разделяющим мир живых и мир мертвых[188]. Зашивание было своеобразной имитацией смерти жертвенного животного – козла, барана или быка[189].

Второе значение зашивания в шкуру – имитация погребального обряда как действа перехода из «этого» мира в «тот» мир. В таком контексте оно практиковалось в обрядах разных народов с глубокой древности; точно так же поступали и герои русских сказок, желающие попасть в Иной мир – далекое «тридевятое царство».

Потусторонний характер царских меховых «забав» отразился и в фольклоре, строго запрещающем человеку надевать шкуру в обычное, не святочное время. Так, в русской сказке «Клад» жадный поп решил нарядиться в шкуру козла, чтобы обмануть крестьянина, нашедшего котел с золотыми монетами. Это спровоцировало появление у козлиной шкуры определенных магических свойств: она навсегда приросла к ряженому, пренебрегшему сакральными запретами[190]. В рассматриваемом сюжете характерным является антиповедение, то есть обратное, перевернутое поведение, которое у Ивана Грозного лично и в его эпоху приобрело особенно широкие символические формы[191].

Еще один яркий пример антиповедения – одежды опричников, которые «должны были ходить в грубых нищенских или монашеских верхних одеяниях на овечьем меху, но нижнюю одежду они должны были носить из шитого золотого сукна на собольем или куньем меху»[192]. Это правило обнаруживает серьезное противоречие: овчина была знаком низкого социального положения, но собольи и куньи меха явственно указывали на царскую милость и близость к царю. Алогичное одеяние подчеркивало внесоциальный статус их владельцев, помещенных волею царя за рамки и социальных, и нравственных норм.

Неудачи Ливонской войны (1558–1583) и последствия опричнины (1565–1572) были тяжелы для экономики России. Москва остро нуждалась в быстром пополнении казны: спасительной стратегией стала продажа знаменитого русского меха в Европу через только что основанный торговый порт на Белом море – Архангельск (1584).

Мы помним, что еще в конце XV века русские догадывались о том, что новым источником «мягкого золота» могут стать сибирские леса, но представления об этом были еще довольно туманными. Покорение Казани (1552) открыло путь в Сибирь и Великий меховой путь. С середины XVI века предприимчивые московиты оказывались в сибирских лесах все чаще и чаще. Но одно важное обстоятельство мешало Москве двигаться на восток – враждебное русским Сибирское ханство, контролировавшее местные татарские и ханты-мансийские племена. С 1563 года здесь правил потомок Чингисхана Кучум, выходец из Бухары и ярый противник России[193]. Спасительная меховая торговля с Сибирью, так нужная России в период упадка, не могла быть полноценной.

Обширными владениями по реке Каме, тогдашней восточной окраине страны, владели купцы Строгановы. В 1558 году Иван Грозный пожаловал Григорию Строганову земли в этих краях; в 1568 году жалованную грамоту на пространства по реке Чусовой, находящейся еще дальше на восток, получил его наследник Яков. Здесь Строгановы развивали солеваренные, охотничьи, рыбные и рудные промыслы; занимались и добычей пушнины[194].

После того как войны с западными соседями стали утихать, в России появилось много свободных людей, живущих военной профессией, в основном казаков. Строгановы стали нанимать их на службу, чтобы защищать свои земли от набегов подданных Кучума. После ряда побед отряд под предводительством Ермака направил Ивану Грозному посольство с известиями о разгроме Кучума и просьбой принять Сибирское ханство в состав России (1582)[195]. На деле понадобилось еще много времени, чтобы татары были действительно разгромлены, а враждебное ханство полностью покорено. Только в 1586 году русским удалось относительно прочно закрепиться в этих местах и основать свою первую крепость – Тюмень[196].

Между тем настало время правления сына Ивана Грозного, Федора Ивановича, вступившего на престол в 1584 году. Одну из главных ролей в управлении страной получил шурин нового царя – Борис Годунов, явно способный к государственным делам. Открывается активная фаза освоения новых земель: строятся новые русские крепости на Юге и в Поволжье; должное внимание было обращено и на Сибирь. В 1587 году на месте слияния крупных сибирских рек Тобола и Иртыша был основан Тобольск, сразу ставший важным административным центром, своеобразной столицей сибирских земель, затем Березов (1593), Сургут (1594) и Обдорск (1595). В 1598 году были окончательно разбиты не признавшие власть Москвы сибирские татары, а затем разгрому подверглась «Пегая Орда» – объединение коренных жителей бассейна Оби и Томи, восточный союзник бывшего Сибирского ханства. За полярным кругом, в местах, давно привлекавших своим пушным богатством, была построена небольшая крепость Мангазея (1601)[197], а затем – далеко на востоке Западной Сибири Томск (1604)[198].

Как мы видим, на рубеже XVI – XVII веков русские сумели основать семь крепостей и значительно продвинуться на восток, дойдя до Енисея. Была заложена основа для нового этапа в истории русского меха, на этот раз – Сибирского. В Москве прекрасно понимали значение Сибири как источника мехового богатства: «по взятии Сибирския земли» «храбрством и мужеством» русские атаманы и воеводы от царского имени повелели местным жителем платить ясак[199]; этот натуральный сбор выплачивался прежде всего ценной пушниной. Весь сибирский пушной ясак поступал в Тобольский кремль, а оттуда – в Кремль Московский[200].

В книге о России, изданной в 1591 году, ее автор англичанин Дж. Флетчер отметил, что русский «царь ежегодно получает еще на значительную сумму из Сибири, Печоры, Перми и иных мест меха… которые продаются или вымениваются за границей». Рассуждая о доходности этой торговли, он оценил «объем царской подати в Сибири… в 466 сороках соболях, пяти сороках куниц и 180 чернобурых лисиц, не считая других товаров»[201]. В условиях экономического упадка в Москве предпочитали прямую продажу сибирского «мягкого золота» европейским, турецким, персидским, армянским, грузинским и бухарским купцам как более быстрый способ получения дохода, вместо долгосрочного развития собственного производства. За несколько лет ими было вывезено мехов «на четыреста или на пятьсот тысяч рублей»[202].

В 1598 году скончался последний представитель правящей династии – Федор Иванович, и на престол взошел инициатор покорения Сибири Борис Годунов. Освоение окраин страны и их природных ресурсов по-прежнему было приоритетной задачей. В 1599 году персидским посольством было проделано большое путешествие от Астрахани до Архангельска. Путешественники сообщали, что местные жители Поволжья в холода носят одежду из меха куниц разных пород, «которых здесь очень много»[203]. Они посетили Кремль и побывали в гостях у царя Бориса Годунова, будучи поражены его богатством: Годунов часто использовал мех в официальных церемониях, демонстрируя благополучие своего царства[204]. «Хранилище меховой царской одежды равным образом представляет ценность невероятную», – сообщает нам участник этой кремлевской экскурсии[205]. По уже оформившейся традиции, гости московского властителя получили в подарок золотные шубы, подбитые удивительной красоты черным соболем[206].

Несмотря на ценные сведения персидских путешественников, основным источником «мягкого золота» еще долгое время оставалась Западная Сибирь. «Если Европа „изобрела“ Америку, то России пришлось „изобретать“ Сибирь», – заметил известный представитель Школы «Анналов» Ф. Бродель, рассуждая о развитии материальной культуры Нового времени[207]. Результат освоения бескрайних сибирских пространств трудно переоценить: Россия получила доступ к спасительным для ее экономики новым ресурсам «мягкого золота».

Покорение Сибири стало одним из главных звеньев в цепи событий меховой истории XVI столетия. Для России это было особое время, когда, вместе с окончательным оформлением самодержавия, народные представления о высшем правителе как обладателе особой Доли начинают приобретать конкретные черты, воплотившиеся в фигуре московского самодержца. Вместе с этим свое особое значение получает самая известная русская одежда из меха – шуба; в виде царского дара она несет в себе символические функции передачи благодати, благополучия и достатка, служит знаком процветания рода.