К счастью, друзья не оставили меня в беде.

– Это что же такое получается! – кипела негодованием Эстер Давидовна Катаева, мать моей подруги Жени. – Мужики будут б...вать, а над нашими детьми будут издеваться?! (Эстер Давидовна, конечно же, имела в виду моего отца, который ушел из семьи и тем самым, по ее мнению, навлек на себя все последовавшие за этим беды.)

Возмущение своей жены разделил Валентин Петрович Катаев. Он отправился к Вадиму Михайловичу Кожевникову – в то время главному редактору журнала «Знамя» – и убедил его послать запрос в Министерство просвещения РСФСР, где находились мои документы, с просьбой направить на работу в редакцию такую-то и такую-то выпускницу МГУ младшим литературным сотрудником.

В Министерстве просвещения в то время состоял в наблюдательной комиссии член-корреспондент АН СССР Андрей Владимирович Щегляев, известный ученый, отец моей подруги Тани и муж Агнии Львовны Барто. Я была тогда самым тесным образом связана с этой семьей и пользовалась ее покровительством и поддержкой. Андрей Владимирович извлек мои документы из недр Министерства просвещения, и я была отозвана оттуда на работу в столичный и в то время весьма популярный журнал.

Так я оказалась в редакции «Знамени». Можно сказать, удача мне не изменяла, поскольку на своем новом рабочем месте я попала под начало одной легендарной женщины – Софьи Дмитриевны Разумовской, жены Даниила Семеновича Данина, знаменитой «Туси», как некоторые избранные любовно ее называли. «Туся» была выдающимся литературным редактором и славилась тем, что умела выгребать все лишнее из литературного текста, а остальному, пользуясь своим безошибочным вкусом, придавать надлежащий, удобочитаемый вид. Кто только – от начинающих авторов и до маститых корифеев – ни мечтал попасть на аудиенцию к «Тусе», с царственным видом восседавшей на нашем ободранном редакционном диванчике, где она принимала бесчисленных посетителей... Разговаривать с ней было все равно что держать экзамен по литературе – Софья Дмитриевна цитировала классику целыми абзацами и в своей речи употребляла возвышенные выражения и слова, придавая их пафосному звучанию какую-то особенную мягкость и очарование. Она была неотразима в своей неподражаемой женственности и совершенно сознательно пускала ее в ход для укрощения особенно строптивых авторов. Ее боялись, но и боготворили, если кому-то с ее легкой руки удавалось быть опубликованным в «Знамени».

Я знала Софью Дмитриевну и Данина с детства, они часто наведывались в Переделкино к кому-нибудь из знакомых – к Треневым, к Павленко – и там встречались с моими родителями. Тогда я еще и представить себе не могла, какую роль сыграет эта пара в моей личной судьбе. Но пока что мне предстояло под руководством Софьи Дмитриевны сделать первые шаги на литературном поприще.

Прежде всего она обучила меня черновой работе – проводить рукопись по всем этапам подготовки к набору, а затем и к выпуску в свет в очередном номере журнала. Через некоторое время меня допустили к величайшему таинству – редактированию принятых к печати произведений.

Первым автором, которого я должна была редактировать, был Ю. Нагибин, но что, кроме своего преклонения перед его талантом, могла я сказать ему, блестящему беллетристу! Я страшно волновалась в преддверии нашей встречи – редактора и автора, – и, помню, Юрий Маркович также был несколько смущен моим в то время, должно быть, слишком юным видом для доверенной мне миссии. Прервав мои восторги относительно прочитанных мной рассказов, он стал расспрашивать меня, когда же это я успела закончить университет и что собираюсь делать в дальнейшем. Я рассказала ему о том, что вначале увлекалась переводом. А вот сейчас пробую себя в журналистике.

– В журналистике?! – с недоверием переспросил Нагибин и добавил, критически оглядев меня с ног до головы: – Ну, уж это вы напрасно! Мне кажется, это занятие вам совсем не подходит!

С этим Нагибин удалился, оставив меня в растерянности от этой неожиданной резкости. Тогда его высказывание показалось мне обидным и несправедливым, но как часто я о нем вспоминала потом!

В свою первую командировку я отправилась с мандатом от редакции журнала «Знамя».

Это была незабываемая поездка на Южный Сахалин. Меня взял с собой в свой личный самолет генерал-лейтенант Николай Иванович Труфанов, фронтовой друг моего отца, назначенный командующим Южно-Сахалинским военным округом. В иллюминатор самолета была видна бескрайняя тайга, и лишь кое-где вдоль четко прочерченной полосы Транссибирской железнодорожной магистрали светились редкие огоньки. С высоты полета остров Сахалин представлялся огромным мохнатым зверем, выставившим свой хребет из океана.

На Сахалине я провела месяца два и многое смогла увидеть. Встречалась с разными людьми. Выходила с рыбаками на сейнере в океан. Спускалась в шахту, в забой. С группой кинорежиссера А. Згуриди поднималась в горы, в устье одной из сахалинских речушек, куда на нерест из океана, движимая инстинктом и обдирая на мелководье в кровь бока, устремляется горбуша, чтобы отложить там икру и погибнуть. Экзотика Сахалина поражала воображение. Обыкновенные лопухи за три летних месяца вытягивались здесь выше человеческого роста. Целебные лимонник и женьшень составляли подлесок в тайге. Рыбные богатства могли бы озолотить этот край. Обо всем этом я написала в своем жизнеутверждающем очерке, который вместе с «фото автора» был опубликован в журнале «Смена». В нем я опустила, однако, немаловажные подробности повседневной жизни обитателей этой дальней окраины нашей страны, связавших с ней свою нелегкую участь.

А между тем в то самое время, когда я там была, людям под постоянное жилье отводились фанзы, летние сезонные времянки, оставленные нам в наследство японцами, и зимой, когда на Сахалине лютуют метели и морозы, едва не сносимые ветром. Шахты, куда сама я спускалась, были заползучие, и шахтеры бурили уголь в лежачем положении. На острове было полнейшее бездорожье, и куда-нибудь проехать на трофейном американском джипе можно было только по песчаной полосе отлива в определенные часы – и не дай бог было замешкаться в пути!

В порту Корсаков, куда свозили уловы разнообразной рыбы, крабов, устриц, морского салата, отсутствовала какая бы то ни было приемная база – не было элементарных разделочных столов, не говоря уж о перерабатывающих заводах или холодильниках. Сейнеры, на которых рыбаки ежедневно выходили в океан, утлые посудины, пыхтя и содрогаясь всем корпусом, с трудом одолевали могучий вал плоской тихоокеанской волны...

Была такая песенка на Сахалине:

как говорится, было бы смешно, когда бы не было так грустно – на рынке и в магазинах и правда можно было приобрести что-нибудь из консервов, но о натуральном борще можно было только мечтать – его не из чего было сварить! Продовольствие, как и ширпотреб, доставлялось главным образом из Китая, потом стали привозить кое-какую технику бу из Японии.

На следующий год я оказалась на Дальнем Востоке – Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, Владивосток; затем были шахты Забужья, рабочий поселок в Сормово... В очерках, написанных по горячим следам этих поездок по городам и весям, были живые зарисовки с натуры, описания разных достопримечательностей и, главное, встречи с людьми, о которых всегда можно было написать много хорошего. Они печатались в «Огоньке», «Знамени», «Вокруг света».

В 1956 году меня приняли в Союз журналистов.

Но вот происходит, что называется, лобовое столкновение с реальной действительностью, и мне поневоле вспоминаются слова Ю. М. Нагибина, когда-то так сильно задевшие мое самолюбие.