Но счастье, как известно всякому русскому, весьма недолговечно. Всего сорок лет спустя моё неправдоподобное везение испортилось: у свекровки обнаружился свой природный загиб. И она не постеснялась порадовать им невестку. До того момента, я искренно верила, будто моя миссис просто самоотверженная мать: целых восемь сыновей и вдогонку дочь. Но, оказалось, что героиня-то она идейная. И не просто так бесхитростно отдавала должное природе, восставая против абортов, как вмешательства в божий промысел. Нет, свекровь целеустремленно шла к великой цели: заиметь дочь. Восемь раз судьба над ней поиздевалась, но на девятый устала. Сменила игрушку, и выстраданная девочка Джоан увидела свет.
Причём лишь для того – до сих пор поражаюсь – чтобы продолжить династию каких-то там жриц какого-то дурацкого Ордена Отражения! Пресловутое жречество передавалось в роду свекрови из поколения в поколение, бес его знает, сколько веков. Особых усилий или затрат не требовало. Вообще-то, оно сводилось к одному единственному ритуалу, проводимому раз в десять лет. В определённый день тётки собирались у громадного зеркала непонятной природы, вмонтированного в стол подозрительного происхождения. Укладывались на него всей толпой: и молодые, и старые. Зеркало активировалось неизвестной силой немыслимо-космической природы. Затем какое-то время бесновалось огненным заревом, совершенно холодным на ощупь. А потом, как ни в чем не бывало, возвращалось в первобытное состояние ещё на десяток лет.
Всё незатейливо, всё прилично, но, небезопасно. Потому как вставали со стола не все: три тёплых трупа без видимых следов насилия оставались лежать, как лежали. Их сознание, души, информационная матрица – это как угодно – уносились в неизвестном направлении. Вроде, как в другую галактику, или в параллельный мир, или ещё в какие-то дебри – поди разберись. Доказательств переселению не имелось – всё держалось на простой вере. Ведь не одну ж сотню лет! И с неизменным результатом: никаких сбоев. Зеркало это – кровопийцу – не разбить, в кислоте не растворить и бомбёжки Второй мировой на нём не отразились. А ведь бомба тогда прилетела ему аккурат по центру – два года из руин выколупывали.
Я нормальная. И по всему раскладу вообще не должна была попасть в число посвящённых. Во-первых, именно для этого так упорно делали Джоан – это меня папа с мамой породили бездумно и бесцельно, на любви и эмоциях. Во-вторых, я бы и за тонкую талию с нервущимися колготками не польстилась вступить в ряды. Однако судьба-злодейка вспомнила-таки о матушке мужа и решила наверстать упущенное. Отняла, так отняла! Самое драгоценное: последователя. И просто, на мой взгляд, интересного, приличного человека. Джоан – весьма активная тётка, здоровьем не уступающая першерону – на что-то отвлеклась, разгоняясь по автобану. И со всей дури покончила счёты с жизнью.
Свекровушка слегла сразу после похорон и уже не вставала. Я забросила всё, сутки напролёт просиживая у её постели – жалко было старушку до слёз. Моя старшая дочь ловила каждый момент, чтобы сорваться с работы. Сын забросил диссертацию, внучка обрыдала все наши мобильники. Да и внучек попритих на его завершающей стадии агрессивно-подросткового периода: прекратил шляться и даже подстригся.
Издевалась над собой наша бабуля недолго – подошёл срок переноса, перелета… Короче, передислокации души. Вот тут-то моя миссис и нахлобучила на мою больную голову эпохальную проблему: доставить её умирающее тело к месту заброски. Благо не в заграницы куда-то нестись: всё тут, под рукой, на родной британской земле-матушке. Свекровь была баба умная, дельная. Обработку начала загодя, мозг вынесла качественно, и я пошла-таки на этот крамольный шаг.
С неимоверным трудом доставила её до машины. С максимальным комфортом утолкала на заднее сидение и понеслась в английские заповедные дали. Ну, не смогла я отказать! Предохранитель сгорел. Это ж уму непостижимо! Шестидесятидвухлетняя тётка, мать другой – сорокалетней. Бабушка двадцатилетней девахи, что со дня на день готовила злодейство: собиралась сделать меня прабабкой! Короче, весь это склад жизненного опыта, крадёт из горюющего семейного гнезда почти столетнюю старушку. И тащит её исполнять миссию, о которой знает лишь со слов раздавленной горем долгожительницы. А об истоках этой мистерии вообще понятия не имеет. Но преисполняется высосанными из пальца благими намерениями и к началу праздника всё-таки поспевает, далеко обогнав запоздавшее сожаление.
Всё оказалось ровно тем, чем меня пугали: и стол, и тётки и серьёзность подхода. Но, я же нормальная. До самого последнего момента не верила: и когда на стол всей оравой полезли, и когда мою миссис туда взгромождали. И даже когда засветилось от души, на полную катушку, сомневалась. Однако, напоровшись взглядом на остекленевшие глаза свекрови и двух её товарок, сдулась и признала факт. Ведь те две усопшие были моложе меня. И тут я испугалась. Смертельно испугалась и рефлекторно рванула к этому проклятущему столу стаскивать свою бабушку. Любила ведь её родную. Она столько лет заполняла пустоту, оставленную смертью мамы, что...
Словом, ринулась к ней, тяну. Руки дрожат, глаза режет угасающий свет вперемешку со слезами. Что сделает нормальный человек в такой ситуации? Я же нормальная. Так что юбку поддёрнула и на штурм. Утвердилась на краю столешницы – зеркало холодное, как лед, противное. Ухватила свекровушку за плечи, на себя потянула, коленками заелозила. Вот под левую юбка, соскользнув по ноге, и подвернулась. Я завалилась, башкой трахнулась – аж загудело. Голова свекровушки поперёк груди легла, а я давай её снимать аккуратненько: негоже от родной мёртвой бабушки отбрыкиваться, как от навалившейся в метро чужой пьяни. Вот тут-то я и попалась.
Свет вокруг меня вспыхнул с изуверской силой. Зажмурилась, а мозг в голове раскалился со скоростью спиральки в лампочке. Ровно такое ощущение: ни больше, ни меньше. Инстинкт самосохранения ударил в набат, дал команду рвать когти с этого разделочного стола… Только вот центры моей превосходной двигательной активности успели оплавиться. Не сработали. Испугаться всерьёз или там попрощаться с жизнью не поспела – отключилась, сама не заметила как.
Глава 2
Лучше бы испугалась всерьёз и успела попрощаться с жизнью – отключилась с толком и расстановкой, подготовив психику к грядущему испытанию. А то вышло, как у Зинаиды Гиппиус: душу мою ело чувство без названия. Хотя ей, несомненно, повезло больше: отделалась одной душой. Меня же нечто без названия скрупулёзно пережевало всю целиком. Затем сплавило в своё мерзкое брюхо и долго тщательно переваривало. Следуя законам пищеварения, на выходе я могла представлять собой только одну субстанцию. Шанс свихнуться был убедителен, как никогда, но в борьбу за меня вступил могучий резон: если я мыслю, значит, не навоз.
Долго ли коротко, в себя я приходила, переплывая от попытки к попытке. Каждая новая сопровождалась беспорядочным световым бликованием в полуслепых глазах. А так же звоном, треском и прочими шумовыми эффектами по всей поверхности мозга. В сопровождении, естественно, тошноты, рвоты и всепоглощающей дрожи – этакой морзянки, которую отрабатывали на мне невидимые курсанты-радисты. Время от времени затылок посещал трудолюбивый дятел, а по лобным долям маршировал отряд пионеров-террористов. Судя по бортовой качке, меня иногда перетаскивали с места на место. То в холодильник запихнут, то в микроволновку, где припекало и кружило. Для чего? А кто её поймет – эту медицину, что по каждому вопросу имеет тридцать три мнения. От кружений снова тошнило – с моим вестибулярным несварением даже у зеркала не рекомендуется вертеться.
Я очень терпеливая. С детства твёрдо верила: всё когда-нибудь кончается – нужно только сгруппироваться и потерпеть. Вот и домучилась. Однажды открыла глаза и пять границ прямоугольного пёстрого пятна напротив съехались в одну законную. Хотя сам прямоугольник я пока опознать не могла – темно здесь, как в нашем гараже, когда все торгуются, кому менять лампочку. И мысли перестали скакать через пятую на восемнадцатую, и соображалка включилась. Я же нормальная: лежу, боюсь. Вот-вот врачи констатируют мою вменяемость и запустят в палату рыдающую семью. И задаст она мне тот самый вопрос: зачем, дескать, ты нашу миссис погубила? Что она тебе сделала? А ведь ничего, кроме хорошего... Господи, стыдно-то как! Горько и жалостливо.
Вдруг слышу: лязг, стук, шуршание. А следом и посветлело. Но не привычно разом по всей больничной палате, а каким-то подозрительным пятном, причём, в движении. Глаза скосить и не пытаюсь – раз я ему понадобилась, так оно само дойдёт до поля моего ущербного зрения. Оно и дошло. Натурально с факелом. Высокое, осанистое, в сером балахоне, стянутом на талии широким поясом с какими-то подвесками-побрякушками. Остановилось шагах в пяти от моей кровати, скинуло капюшон, тряхнуло шикарными локонами. Ну, что сказать? Голова как голова и, согласуясь с природой, одна. На лице маска без единого отверстия для глаз, закрывающая его до кончика носа. Под маской за узкими губами многозначительно скалятся ровные зубы. Стоит. Молчит. Больным в наш век просвещённого гуманизма всё можно – я и не постеснялась.
– Привет, – шепчу. – Ты привидение? Или с маскарада?
Она стоит. Молчит.
– Если ты не глюк, – прошу вежливо, – кивни. Не нервируй. Мне и так хреново. А если все-таки глюк, не старайся. И так всё понятно.