— Нет, — мотаю головой, отчего внутри черепной коробки все взрывается яркими фейерверками. — Я никогда не была одна. Нас было двое. Я и мой малыш. Он сильный, Марк. У него все получится, я знаю.
Кожа на сухих губах неприятно натягивается и я тихо прошу:
— Воды. Пить хочу.
— Анна Вячеславовна сказала, что тебе нужно много жидкости, — с готовностью подхватывает он. А уже в следующее мгновение моих губ касается пластиковая трубочка. Я жадно делаю делаю несколько глотков и обессиленно откидываюсь на подушку. Перед глазами все плывет, а стены начинают раскачиваться в такт моим хаотичным мыслям.
— Как ты здесь оказался? Как ты меня нашел, Марк?
— Случайно, Мира, — болезненно тянет он. — Абсолютно случайно. Если бы я не увидел тебя на остановке, то так бы, черт возьми, никогда и не узнал, что у нас будет сын.
— Ты выследил меня? — уточняю шокировано.
— Это было нелегко, — в его взгляде плещется боль и обида. — Нам пришлось проверить каждую долбанную остановку по маршруту того автобуса. Двадцать пять остановок, семьдесят человек, тридцать семь часов. Это было чертовски сложно. Но я нашел тебя. Я нашел вас. И больше я вас никуда не отпущу.
Глава 21
— Все хорошо, — заключает Анна Вячеславовна после осмотра Миры и кивнув мне, выходит. Час назад жену перевели из реанимации в отдельную палату, где кроме нас, нет других соседей. За все это время она не обронила ни слова, делая вид, что меня не существует. Лежит безучастно, отвернувшись лицом к стене. Я разглядываю ее узкую спину, обтянутую больничной пестрой ночнушкой, и безумно хочу прижать к себе, чтобы ощутить тепло знакомого тела.
Но вместо этого, воспользовавшись моментом, отправляюсь следом за врачом. Успеваю поймать Анну Вячеславовну только возле лестницы — несмотря на свой невысокий рост, по больнице она передвигается весьма стремительно. Я вижу по лицу, что она устала, но мне все же удается выклянчить себе ее внимания ровно на две минуты.
— Соболевский, быстрее. Это вы можете подождать, а дети — нет.
Удивительно, но все здесь знают меня по фамилии. Может, видели, как я пытался пихать денег в карманы каждого проходящего врача и выкрикивал обещания выкупить эту клинику сегодня ближе к обеду. Лучше пусть знают меня так, чем как родителя ребенка с тяжелым случаем.
— Тогда тем более не понимаю, почему операция откладывается до утра? — задаю этот вопрос не в первый раз.
Он меня тревожит. Не дает покоя: какого черта, спрашивается, врачи тянут? Я даже самому себе боюсь признать, насколько мне страшно, что все мы теряем драгоценное время, а после ничего уже нельзя будет исправить.
Я выучил уже преподанный вселенной урок. Время вспять не обернуть, и о своих поступках, свои словах, о том, как может выйти, думать нужно заранее.
— Ваш сын только что родился, — врач говорит со мной таким тоном, будто я умственно-отсталый. Я взгляда не отвожу, выдерживая почти надменный врачебный тон, фоном отмечая, что со мной так уже много лет никто не разговаривал. Потому что в обычной жизни я — Соболевский, царь и бог, а не безмозглый мудак, который во всем зависит от человека напротив.
Но сейчас мне плевать на собственное эго. Если эта женщина спасет нашего ребенка, я готов до конца дней своих целовать её кипельно-белые кроксы в дырку.
— Ребенку нужно набраться сил. Операция необходима, и мы не откладываем ее, как вы тут выразились, а подбираем оптимальное время. Рождение — это колоссальная нагрузка на весь организм, и пока идет перестройка кровообращения с внутриутробного, у нас есть запас времени. Небольшой, но если я могу им воспользоваться, то сделаю это. Вопросы?
— Вы его спасете?