— Стража из Белого Братства, — он указал пальцем на мертвых Ангелов.
— Да?
— Здесь тысячи мюидов свежей чистой крови. Целое богатство. Неужели вы думаете, что тот, кто его отправил, понадеялся бы на две дюжины никчемных овцелюбов? Что он не приставил бы к своему сокровищу защиту понадежнее?
— Но мы…
Ржавый Паяц рявкнул так, что крик едва не разорвал его ветхое горло:
— Прочь, идиоты! Уходите!
Это не мое сердце так оглушительно бьется, внезапно понял Гримберт. Кардио-датчики «Убийцы» не врали. Этот звук не был рожден в бронекапсуле, он поступал извне. Тяжелый равномерный стук, доносящийся невесть откуда, но заставлявший пропитанную кровью кашу под их ногами едва заметно вздрагивать.
Первым, кто это понял, был Бальдульф.
— Назад! — рявкнул он, разворачиваясь к Гиенам, — Прячьтесь!
Над заснеженным лесом, укрывавшим извилистую дорогу, вдруг качнулось что-то грузное, тяжелое, точно из мерзлой плоти Сальбертранского леса вдруг выскочил на поверхность огромный фурункул. Только фурункул этот состоял не из рыхлой земли, он тяжело качался, раздвигая деревья, и даже с изрядного расстояния был хорошо слышен тонкий треск лопающихся стволов.
Они быстро все сообразили, кажется, еще быстрее, чем Гримберт успел оправиться от неожиданности. В конце концов, они были рутьерами, а значит, самыми совершенными хищниками из всех. Может, не все из них поняли, что происходит, но подчинились древним рефлексам, приказывающим убираться прочь.
Рутьеры бросились прочь от замерших вагонов, оставляя в рыхлом снегу алые следы.
Бальдульф несся быстрыми короткими прыжками. Ржавый Паяц, прихрамывая и богохульствуя, мчался за ним. Блудница и Олеандр тащили за собой потерявшего сознание Виконта. Прочий сброд устремился следом за ними.
Может, «Смиренным Гиенам» не доставало понимания тактических принципов, дисциплины и самопожертвования, но если они и чуяли что-то в совершенстве, так это момент, когда надо спасать свою шкуру.
Но они, конечно, не успели.
Часть 8
Гримберту доводилось видеть куда более внушительные машины. Чего стоил один только «Великий Горгон», самый тяжелый рыцарский доспех восточных рубежей. Когда, управляемый Алафридом, он ступал на мостовую Турина, чтобы принять участие в ежегодном июньском параде во славу Иоана Крестителя, из домов выскакивали даже немощные старики. Не потому, что хотели поглазеть на торжественное шествие герцога де Гиень, а потому, что боялись, как бы их ветхие дома не обрушились им же на головы — от поступи «Горгона» земля ходила ходуном.
Великанов сродни «Великому Горгону» во всей империи набралось бы едва ли полдюжины, на востоке машины такого класса и подавно были редкими гостями. Туринские рыцари, закаленные в жаре беспрестанных стычек с лангобардами, предпочитали доспехи полегче, упирая не столько на монументальную броню и орудия титанической мощи, сколько на подвижность и универсальность.
Гримберт с детства любил разглядывать гравюры, изображающие чемпионов прошлых веков — похожего на исполинского стального дракона «Сотрясателя Небес», ощетинившегося жерлами реактивных минометов «Беспощадного Праведника», грозного стотонного «Патриарха» — однако вынужден был признать, что в предгорьях Альб, посреди каменистых пустошей и коварных кряжей, такие махины, больше похожие на передвижные крепости, принесли бы своим хозяевам ужасно много хлопот. Вот почему рыцари восточных рубежей, включая знамя маркграфа Туринского, чаще всего делали выбор в пользу крейсерских моделей, совмещающих грозный арсенал с высокой подвижностью и способностью вести бой на любых дистанциях.
Машина, крушившая на своем пути Сальбертранский лес, относилась к среднему классу, однако между ней и «Убийцей» была пропасть, пропасть, в которую песчинкой скатилось совсем переставшее биться сердце Гримберта.