ПРОЩАНИЕ С БОГОМ

В старой, царской России религиозный дурман опутывал народные массы со дня рождения и до самого последнего, смертного часа. С детских лет в семье, церкви и школе человеку внушалось, что без веления божьего даже волос с головы не упадет. И для всех впитавших религиозные верования с молоком матери бог был чем-то всеобъемлющим, всевидящим и всезнающим, без чего нет и не могло быть жизни, всего того, чем мы дышали и что окружало нас повседневно и ежечасно.

Буквально с пеленок все мы, дети простых рабочих и крестьян, привыкли видеть в доме иконы, горящую лампадку, молящихся родителей, слышать ежедневно и неоднократно повторяемые слова: «с богом», «помогай бог», «бог накажет», «бог даст», «так богу угодно». С детских лет мы приобщались к церкви, приучались с благоговением взирать на лики святых, ставить перед ними свечи, бить поклоны, твердить молитвы, соблюдать посты, восхищаться мишурой церковных иконостасов, хоругвей, поповских риз, благоговеть перед мерцанием свечей, взмахами кадила, запахом ладана, торжественно-величественным звучанием церковного хора. В этих условиях ни у кого и мысли не возникало о том, что во всем этом может быть какая-то ложь, обман.

Все казалось просто и ясно: есть бог и черт; бог делает добро и спасает людей от зла, а черт чинит людям всякие пакости, соблазняет их на греховные поступки. Бог создал небо и землю, создал Адама, а из его ребра сделал Еву. И так начался род человеческий. Есть рай и ад; будешь молиться и поступать по велению господа бога — попадешь в рай; если будешь грешить, не соблюдать «священных» заповедей, угодишь в ад, будешь там жариться на горячей сковородке или вариться в кипящем котле. И даже самые несусветные глупости, что бог един в трех лицах — бог-отец, бог-сын и бог — дух святой, не вызывали ни у кого ни улыбки, ни даже тени недоумения — как же все это может быть и какой смысл вложен в этого единого бога в трех лицах? Эти догматы веры сковывали мысль и застилали зрение, и люди видели все в жизни только в свете своих религиозных представлений и никак не иначе.

Я уже упоминал, что моя матушка, Мария Васильевна, была набожной, глубоко религиозной женщиной и постоянно прививала нам, детям, веру в бога, водила в церковь, постоянно следила за тем, чтобы мы знали и повторяли молитвы. Слушая наши детские песни и определив, что у меня неплохой голос, она настояла на том, чтобы я стал петь в церковном хоре.

Церковное многоголосое пение многим нравится, и в этом нет ничего удивительного: для составления псалмов и целых богослужений церковники разных стран привлекали лучших композиторов своего времени; в России для церковных хоров писали Чайковский, Глинка, Мусоргский и другие выдающиеся композиторы. Удивительно иное: во многих местах нашей страны недооценивается массовое пение, отсутствуют хорошо поставленные хоры, и в результате этого церковникам подчас удается перехватывать у нас хороших певцов, которые и не являются вовсе верующими, а попросту очень любят музыку, пение.

Будучи напичкан религиозными догматами, я, естественно, слепо следовал им и не сомневался в их незыблемости. Однако сама действительность, в том числе и все то, что доводилось видеть даже в церкви, постепенно подтачивала и расшатывала мою веру в бога.

Особенно помог этому священник Димитрий, сменивший у нас отца Василия. Сначала я не замечал за ним ничего особенного.

Когда я уже поступил на завод, мне доводилось (и довольно часто) быть свидетелем горячих споров по религиозным вопросам. В то время я все еще пел в церковном хоре, и мне казались странными всякие сомнения не только в существовании бога, но и во всем том, чему учит церковь. Однако в споры я не вступал. Но однажды в горячей беседе с одним из своих друзей я стал защищать религиозные догматы и, желая придать убедительность своим словам, добавил:

— Если хочешь все знать по-настоящему, послушай хоть раз проповеди отца Димитрия.

— Нашел кого слушать, — возразил мне мой друг. — Ты посмотри на него получше, может быть, кое-что поймешь.

Я задумался над этими словами, и мне припомнилось многое, чему я прежде не придавал значения.

Отец Димитрий, так же как и его предшественник, очень проникновенно произносил свои проповеди. Но был совсем непохож на отца Василия: веселый, не привыкший скрывать своих чувств, он любил выпить. Иногда он проносился на своей паре лошадей по селу, пугая зазевавшихся пешеходов. Я не видел в этом чего-то особо предосудительного. Но после разговора с товарищем стал осуждать священника. А потом стал свидетелем и такой безобразной сцены.

Произошла она в вечернюю службу накануне начала великого поста. В этот день все православные христиане просят друг у друга прощения за все вольные и невольные обиды и взаимно великодушно прощают друг друга. С покаянием в своих грехах перед молящимися выступает и священник. Так было и на этот раз.

Отец Димитрий был вообще замечательным оратором, говорил красиво, вдохновенно и убедительно. Но на этот раз он находился в особом ударе. Он обращался к молящимся с такой страстью и душевным подъемом, что многие женщины, да и мужчины, не могли удержаться от слез. В церкви царила благоговейная обстановка, верующие ловили каждое слово священника, и только иногда в его вдохновенную речь вплеталось чье-либо едва сдерживаемое всхлипывание. В самый кульминационный момент отец Димитрий, преклонив колена и подняв руки, обратился к слушателям с заключительной фразой:

— Азм, грешный, прошу у вас, православных, прощения за все мои прегрешения.

После этого полагалось, отвесив земной поклон, подняться, но священник этого сделать не смог. Все его попытки встать на ноги не удавались, и он только нелепо переваливался с боку на бок, не переставая твердить:

— Простите мои прегрешения. Простите, православные…