— Как это «разлетятся»? — возразил я. — Они ведь железные.
— Вот и видно, что ты ничего еще в этом деле не понимаешь. — Пан Сгожельских даже поморщился. — Такая сильная машина требует ровной и большой нагрузки. А если будет потеряна тяжесть всасывания — а это и есть ее нагрузка, — тогда что? — Он испытующе посмотрел на меня, подождал, не отвечу ли я. Но я молчал.
— Тогда, — продолжал он и, понизив голос и наклонившись к моему уху, чуть ли не шепотом закончил: — Тогда, брат, она сама себя разнесет и нас с тобой еще прихватит.
Он терпеливо и внимательно объяснил мне, что и как надо делать, и больше всего велел следить за водомерным стеклом и манометром, а также за всасывающими трубами. После этого требовательно добивался точного соблюдения своих указаний и сильно ругался по-русски и по-польски, если что-либо делалось не так.
Я быстро освоился со своими обязанностями, полюбил машины, постоянно держал их в образцовой чистоте. Это нравилось пану Сгожельских, но вначале он все же боялся оставлять меня одного и ревниво следил за каждым моим движением. Однако я понимал всю важность и ответственность нашей работы. «Случись у нас какая-либо оплошность, — думал я, — и весь завод останется без воды. Что тогда будет с домнами, с другими цехами?»
Начальник перестал меня опекать, оставлял меня на время одного, а сам шел отдыхать. Отпускал и меня; особенно передышка требовалась в ночную смену, когда дежурить было трудно: ведь наша рабочая вахта продолжалась 12 часов.
Несколько месяцев работы на водокачке сроднили меня не только с машинами, но и с товарищами по работе, со всем окружающим. Крепко подружился я с кочегарами, обслуживающими топки котлов, питающих паром наши насосы. Я часто заходил в котельную, хорошо знал все оборудование: три котла, из которых один постоянно находился в резерве или в ремонте.
Работа у кочегаров была трудной. Они, как и мы, работали по двенадцать часов, но их некому было подменить. У топок было неимоверно жарко. Кочегар истекал потом, а к концу вахты буквально валился с ног. Чтобы хоть как-нибудь облегчить свое положение, он снимал рубаху и мочил ее в холодной воде. Иногда работал без рубахи, периодически обливаясь водой.
Во время дежурства, когда машины работали исправно, я спускался на десять — пятнадцать минут в котельную и сменял кочегара у топки. Пока я шуровал уголь, кочегар имел возможность хоть немного передохнуть. Так продолжалось довольно долго, пока мой пан-начальник не засек меня. Он назвал мое поведение преступным, и я вынужден был внутренне согласиться с ним, так как из-за этой моей сердобольности чуть-чуть не случилось несчастье.
Произошло это в ночную смену. В середине ночи пан Сгожельских, дав мне очередной наказ, пошел немного вздремнуть. Осмотрев машины и убедившись, что все в порядке, я воспользовался отсутствием начальника и решил помочь своему товарищу — кочегару. В мое отсутствие что-то случилось с одним двигателем, и чуткое ухо машиниста быстро уловило это. Кинувшись в машинное отделение, он застал машины беспризорными. Устранив неполадки, он отправился искать меня.
Помню, влетел взбешенный пан Сгожельских в кочегарку и набросился на кочегара.
— Пся крев! — кричал он. — Вот они, на месте преступления. У тебя голова есть, ты почему парня с работы сманиваешь? Ты разве не знаешь, что может быть от этого?
Потом, путая польские и русские ругательства, он обрушился и на меня:
— Ты что, завод загубить хочешь, меня? Марш отсюда!
Я стремглав побежал в машинное. Долго меня мучили угрызения совести: бросил доверенные мне машины на произвол судьбы, могли произойти страшные вещи; мое воображение рисовало взорванные машины, разрушенную водокачку, погибшего от взрыва пана Сгожельских.
— Простите меня, пан Сгожельских, — говорил я. — Этого больше не повторится.
Но он и сам видел мои переживания.
— Смотри, чтобы это было в последний раз, — ответил он сурово. Но потом все же смягчился и уже совсем другим тоном объяснил мне, чем все это грозило заводу.
Вскоре меня перевели в электротехнический цех. Но и после этого я не забывал пана Сгожельских.
В электротехническом цехе все было для меня ново и интересно. Пришлось расспрашивать, читать книжки, до многого доходить своим умом. Работа здесь была еще более ответственной, чем у паровых насосов. Чуть оплошай — и электрический ток может убить наповал. Случись где-либо неполадки — останутся без света цехи, остановится весь завод.