— Что с тобой, Клим?

Я рассказал все, как было. Они сокрушенно качали головами. Потом старший кучер спросил:

— А не обижал ли ты своего конягу понапрасну?

Пришлось признаться во всем: и как ругал меня Граф за опоздания, и как из-за этого я старался ездить побыстрее.

— Вот оно что, — глядя на меня с укоризной, сказал Николай Берещанский. — Не знаешь ты, брат, лошадиных повадок. Хоть это и бессловесное животное, а все же оно очень многое понимает. Скажи спасибо, что так легко отделался. Видимо, конь все же любит тебя.

— Ты с ним обязательно помирись, — добавил один из конюхов и дал мне корочку хлеба. — Вот, угости его перед поездкой.

После этого я стал обращаться с лошадью более мягко и стал внимательно присматриваться к ее повадкам. А урок запомнил на всю жизнь: лошади — умные животные и надолго запоминают все — и хорошее, и плохое. За добро платят добром, а за обиды, да еще незаслуженные, стараются при первом же подходящем случае отомстить.

Работа курьером-рассыльным была своеобразной переходной ступенькой от школы к производству. Я по-прежнему был тесно связан с ребятами-подростками, с которыми вместе учился у Семена Мартыновича Рыжкова, да и с самим нашим учителем и его семьей. И в то же время круг моих знакомств расширялся. Встречаясь вечерами, во внерабочее время, со своими друзьями, молодыми рабочими Сергеем Сараевым, Павлом Пузановым, Иваном Придорожко, Епифаном Плуготаренко и другими, я все чаще ловил себя на мысли, что нас объединяет нечто большее, чем общее времяпрепровождение на танцах под гармошку или на скромных пирушках в субботний или воскресный день. Мы могли часами говорить о положении рабочих, заработках, штрафах, поведении заводских начальников, а также о событиях в стране или за ее пределами, вести о которых так или иначе доходили до наших мест.

В это время наряду с Васильевской земской школой открылась новая школа — для детей рабочих завода ДЮМО. В ней было больше учеников и учителей, и у меня с помощью Семена Мартыновича Рыжкова наладилось общение и с этой школой: там я бывал на репетициях драматического кружка, на спевках, а иногда и участвовал в качестве «артиста» в некоторых постановках. Молодые учителя и учительницы вовлекли меня в свой круг, снабжали интересными книгами, помогали мне лучше понять прочитанное, беседовали со мной на разные темы. Все это не проходило бесследно: я приближался к ним по своему развитию, не стеснялся высказывать собственное мнение, отваживался даже на спор с некоторыми из них.

Работа курьера-рассыльного позволяла мне детально ознакомиться с заводским и конторским бытом, расширяла мои представления о разных гранях производственной и обычной, будничной жизни заводских рабочих, постоянно сталкивала меня со многими интересными людьми.

Отправляя корреспонденцию во все концы России, а также и в другие государства и получая ответную почту, я узнавал новые города, расширял свои географические познания. Вручая письма и посылки, я знакомился с новыми людьми; иностранцы нередко разговаривали со мной, рассказывали о себе. Так углублялись мои представления об окружающих меня людях. Я знал кроме рабочих, начальников и мастеров работников конторы, врачебный персонал, учителей, начальника большой заводской лаборатории, его помощников и многих других.

Большая дружба завязалась у меня с конторским бухгалтером Волковым, имя и отчество которого я, к сожалению, не могу сейчас припомнить. Он был значительно старше меня, но всегда разговаривал со мной как с равным. Он уже многое повидал в жизни, побывал в различных городах, много читал, знал всякую всячину о множестве неведомых мне вещей и очень интересно рассказывал обо всем этом. Но, как я заметил, больше всего он любил поговорить о жизни людей, о трудном положении рабочих, о борьбе за справедливость. От него я впервые узнал о крепостном праве и его отмене, о восстаниях Емельяна Пугачева и Степана Разина, о народовольцах, о покушениях на царей.

— Смотри-ка, — удивлялся я, — а мне об этом и слышать ни разу не приходилось.

— Бывает, — отвечал Волков. — Всегда так, чего-нибудь вначале не знаешь, а потом краем уха уловишь и стараешься узнать об этом подробнее. Ну, а раз сам узнал, постарайся другому передать, чтобы и у него глаза открылись. Все мы живем, как по лестнице идем: от незнания — к знанию, к просветлению разума.

Мне нравились эти рассуждения. С каждой такой беседой я все яснее понимал бедность моего умственного багажа. И я упорно взялся за чтение. Жадно читал все, что попадало под руку. А потом забрасывал Волкова вопросами. Он охотно отвечал на них и даже подстегивал мою любознательность.

Однажды Волков сказал мне как бы между прочим:

— Ты, Клим, думай не только о том, чтобы самому грамотным да развитым быть, а и о другом — как свои знания на пользу людям направить. Помнишь у Некрасова: «Сейте разумное, доброе, вечное…»

Я помнил эти строчки из Некрасова и в шутливом тоне ответил:

— Да мне еще и нечего сеять-то: семян нет.

Но Волков не склонен был шутить. Посмотрев на меня, тихо добавил: