– Похоже на то. Мы узнали об этом лишь сегодня утром, когда поговорили с их матерью повторно. После того, как нашли ноги, ее попросили приехать с детьми. С Торвальдюром она разведена. При первом опросе, когда речь шла о похищении, этот факт остался в тени. – Гвюдлёйгюр отвел глаза и смущенно пояснил: – То есть она об этом не упомянула. В смысле, мать.
– А что тот мужчина, который забрал детей? Его нашли?
– Нет. Он был в костюме Санта-Клауса, и они не смогли описать ни его, ни машину. Маленькие, еще дошкольники…
Фрейя прекрасно знала, какими неточными могут быть дети, описывая кого-то или что-то.
– Явный кандидат – Йоун Йоунссон. Вам удалось его найти?
Гвюдлёйгюр покачал головой.
– К сожалению, нет. Но мы установили, что руки – не его. Сравнили с отпечатками на книге, которая была у него в тюрьме, и они не совпали.
– А разве у полиции уже не было его отпечатков?
– Нет. Произошла какая-то путаница, и вот теперь прокуратура ищет некоторые затребованные нами документы. Со старыми делами такое случается часто. Вечно не хранится ничто.
Согласиться с ним Фрейя не могла. Один комплект отпечатков мог пропасть из-за чьей-то ошибки, но когда пропадает так много официальных документов, прямо или косвенно связанных с Йоуном Йоунссоном, случайностью это назвать трудно. Создавалось впечатление, что эти файлы уничтожались систематически и целенаправленно. Кто мог это сделать? Как? Зачем? Фрейя не знала, но молчала, потому что не хотела выступать в роли сторонника теории заговора. Полиция, должно быть, уже поняла, что здесь все не так. Если только эта проблема не была общей; в конце концов, что она знает о регистрации и хранении документов в общественном секторе?
– Он у вас главный подозреваемый? – Фрейя окинула взглядом материалы на стене.
– И да, и нет. Собственно, подозреваемых у нас нет. Но есть предположение, что в этом деле работают двое. Трудно представить, как один человек мог бы перенести гроб и тем более достать его из могилы. – Гвюдлёйгюр указал на комментарии, оставленные на белой доске:
– Связано? Конечно. Иначе и быть не может. Эйнар Адальбертссон, человек в гробу, был отчимом Йоуна Йоунссона, а автор письма, Трёстюр, – его сын. О совпадении не может быть и речи. Бенедикт Тофт выступал обвинителем на суде над Йоуном.
Подтянувшись и приняв важную позу, Гвюдлёйгюр заявил:
– Мы надеемся, что ситуация прояснится в самое ближайшее время. Несколько вопросов остаются без ответа, но в целом следствие движется в верном направлении. Вот только то старое письмо не дает покоя. Сам ли Трёстюр составил список, или имена были в списке его отца? Но если так, то почему в списке инициалы Йоуна Йоунссона? Вряд ли Йоун намеревался разделаться с самим собой.
– Вряд ли, – согласилась Фрейя, успев подумать, что это было весьма удобно. – Если это те, кого выбрал мишенями Йоун, то, возможно, Трёстюр добавил его инициалы, чтобы самому поквитаться с отцом.
Гвюдлёйгюр оставил ее предположение без комментария и только потер гладкий подбородок.
– Есть и еще одна загадка. Если преступник – Йоун Йоунссон, то кто его сообщник? Друзей у него раз-два и обчелся. Знакомых тоже немного. Как-никак, он провел в тюрьме десять лет. Мы навели справки в Литла-Хрёйн – большинство заключенных его терпеть не могли, и он держался сам по себе. Непохоже, чтобы он успел обзавестись на свободе приятелем, который стал его сообщником.
– И сын тоже помогать вряд ли стал бы.
– Не знаю. Я с Трёстюром не встречался. – Гвюдлёйгюр сложил руки на груди и сел на стол. – Но мы не можем полностью исключать его возможную причастность ко всему этому. И даже рассматривать как подозреваемого в убийстве Бенедикта Тофта или несчастного без рук и ног.