– Но ему понадобилось бы два помощника?
Гвюдлёйгюр пожал плечами.
– Друг, мать, даже сестра, хотя она-то, кажется, и мухи не обидит… И вообще, лично я считаю, что женщины к этому не причастны.
Фрейя не стала возражать, хотя и знала, что женщины способны на изощренную жестокость, особенно по отношению к педофилам. Впрочем, в Исландии ничего подобного еще не случалось; ни одна женщина – и даже мужчина – не облекала свою месть в такую ужасающую форму, которая была проиллюстрирована на стене. И жертвы тоже не вписывались в этот сценарий, по крайней мере Бенедикт Тофт. Насколько знала Фрейя, Тофт не был педофилом.
– Кто-то из них – Бенедикт Тофт, Кольбейн или этот… Торвальдюр… подозревался в насилии над детьми?
– Нет. Биографии у всех чистенькие, никаких зацепок.
Так она и думала. Они просто не вписывались в страшную картину происходящего.
– А отец Ваки, Орри? Его вы брали на заметку? Или ее мать?
– Да, но там тоже ничего подозрительного. Вот если выяснится, что руки принадлежали Йоуну, тогда да, Орри станет подозреваемым номер один. А его жена возьмет себе номер два. Но какой у него мотив убивать Бенедикта Тофта? И что могло подвигнуть его отрезать человеку руки и ноги?
– Он сейчас здесь, возле управления. Сидит в машине, наблюдает за входом. Думаю, ждет Йоуна Йоунссона. Я не утверждаю, что он намерен его убить, но, с другой стороны, кто знает…
Они покинули комнату и подошли к окну в коридоре, но машины на парковке уже не было.
Атмосфера в комнате для допросов не располагала к хорошему настроению. Унылое помещение с грязновато-желтыми стенами, жесткими неудобными стульями и обшарпанным столом нарочно содержали в таком состоянии, чтобы люди чувствовали себя здесь неуютно. Сдержанность и холодок в отношениях между Фрейей и Хюльдаром только усиливали висящее в воздухе напряжение. Она старательно отводила глаза, а он, поняв изначально поданный сигнал, не смотрел в ее сторону.
Вид у него был застенчивый и одновременно пришибленный. Приведя в комнату Сигрун, он лишь спросил Фрейю, не хочет ли она кофе. Та торопливо отказалась – за время пребывания здесь ей предлагали его уже в четвертый раз.
Дополняла унылую сцену Сигрун. Молодая женщина сидела напротив них с видом человека, которому только что сообщили о смерти близкого родственника. Поникшая, пряча на коленях руки, она отгородилась от мира длинными и сухими, свисавшими, как две занавески, волосами. На все вопросы Сигрун отвечала односложными
Фрейя ощутила вибрацию в кармане куртки. Телефон. Наверное, Бальдур спешит услышать, как она справилась со своими обязанностями. Жаль, что выключила звонок – хороший был бы повод извиниться, выйти в коридор и поговорить с братом. В разговоре она не участвовала, просто сидела и слушала. Звонок Бальдура мог быть куда важнее, ведь он просто не имел права позвонить кому-то еще. Мысль о том, что она подвела самого близкого в своей жизни человека, окончательно испортила настроение. Терпение не значилось среди его добродетелей, и Фрейя знала, что через несколько секунд брат сдастся. Руки Сигрун вынырнули из-под стола, убрали прядку с лица и поправили волосы. И снова уклончивый взгляд, мелькнувший на бледном, невыразительном лице.
– Что случилось с вашей рукой? – спросил сидевший рядом Хюльдар.
Результатом стала самая продолжительная за все время речь Сигрун, которая и вернула Фрейю в настоящее.
– Несчастный случай. Я была маленькая и почти ничего не помню. – Сигрун уставилась на обрубки, оставшиеся на месте мизинца и безымянного пальца правой руки, так, словно увидела их впервые. Потом вздрогнула и снова убрала руки под стол.
– Я так понимаю, это сделал ваш брат, Трёстюр.
Верно?