— Я собралась к тебе с кувшином холодной воды, — угрюмо сказала она, и Сантен принялась обнимать и целовать Анну, пока та не улыбнулась, а девушка пошла греться у печки.

Анна налила кипятка в медный таз, стоявший на полу, и добавила туда холодной воды.

— Пошли, мадемуазель, — приказала она.

— О, Анна, а это мне необходимо?

— Пошевеливайся!

Сантен нехотя сняла через голову ночную сорочку и поежилась; от холода ее предплечья и маленькие круглые ягодицы покрылись гусиной кожей.

— Скорее. — Она встала в таз, и Анна, опустившись рядом на колени, обмакнула в воду кусок фланелевой ткани. Методичными и деловитыми движениями намылила тело Сантен, от плеч до кончиков пальцев каждой руки, и, глядя на нее, не могла скрыть любовь и гордость, которые смягчили выражение уродливого красного лица.

Девочка прелестно сложена, хотя, возможно, груди и ягодицы маловаты: Анна надеялась сделать их пополнее с помощью хорошей калорийной пищи, как только ее можно будет свободно доставать. Кожа, там, где ее не коснулось солнце, мягкого, цвета сливочного масла, оттенка, а там, где тело было открыто, приобрела темно-бронзовый блеск, который Анна находила в высшей степени некрасивым.

— Ты должна этим летом носить перчатки и платья с длинными рукавами, — выговаривала она. — Загар так не идет тебе.

— Анна, пожалуйста, побыстрей. — Сантен, ежась, обняла руками свою намыленную грудь, но Анна по очереди поднимала ей руки и скребла густые темные вьющиеся волосы под мышками. Мыльная пена длинными извилистыми струями стекала по худым бокам Сантен, на которых просматривались ребра.

— Не надо так сильно! — завопила она. Но Анна уже критически изучала ноги девушки: они были прямые и длинные, хотя уж очень сильные для женщины — это все верховая езда, бег и ходьба. Анна покачала головой.

— Ох, ну что еще теперь? — спросила Сантен.

— Телом ты жесткая, как парень, живот у тебя слишком мускулистый, чтобы носить детей. — Анна еще прошлась фланелевой тканью по ее телу.

— Ой-ой!

— Стой смирно, ты же не хочешь, чтобы от тебя пахло, как от козы, а?

— Анна, разве ты не любишь голубые глаза?

Та заворчала, инстинктивно поняв, куда метит Сантен.

— Какого цвета глаза были бы у младенца, если у его матери — карие, а у отца — красивого светящегося голубого цвета?

Анна шлепнула Сантен фланелью по заду:

— Хватит об этом. Твоему отцу не понравятся такие разговоры.