— Выпьем за тех бедняг, там, в грязи. Пусть они выживут.
На этот раз даже Сантен отпила от стакана Майкла, и глаза ее наполнились слезами.
— Очень не хотел бы отравлять другим удовольствие, — молодой врач, пошатываясь, встал, — но этот артиллерийский огонь подает мне сигнал к работе: уже отправились в обратный путь, в тыл, санитарные машины.
Майкл попытался подняться вместе с ним и ухватился пальцами за край стола, чтобы удержаться на ногах.
— Я хотел бы поблагодарить вас, господин граф, — официально начал он, — за вашу учтивость… — Слово слетело с языка, и Майкл повторил его, но речь стала невнятной, куда-то пропал смысл того, о чем хотелось сказать. — Я приветствую вашу дочь, мадемуазель де Тири, 1"ange du bonheur[52]… — Ноги подкосились, и Майкл стал мягко оседать.
— Он же ранен! — воскликнула Сантен, бросившись вперед и подхватив его прежде, чем оратор ударился об пол. Попыталась подставить ему свое худенькое плечо. — Помогите мне!
Эндрю, покачиваясь, двинулся ей на помощь, и вдвоем они наполовину вынесли, наполовину вытащили Майкла из кухонной двери.
— Осторожно, его больная рука, — сказала, задыхаясь под своей ношей, Сантен, когда они подняли Майкла, чтобы посадить в коляску мотоцикла. — Не делайте ему больно!
Майкл развалился на подбитом чем-то мягким сиденье с блаженной улыбкой на бледном лице.
— Мадемуазель, вы можете быть уверены, что у него, счастливца, вся боль уже позади. — Неверной походкой Эндрю обошел мотоцикл, чтобы сесть за руль.
— Подождите меня! — закричал доктор, когда они с графом, поддерживая друг друга и непроизвольно раскачиваясь из стороны в сторону, оторвались от дверного косяка и неуклюже стали спускаться по ступеням.
— Забирайтесь, — пригласил Эндрю и с третьей попытки завел свой «ариэль», испустивший рык и синий дым. Доктор вскарабкался на заднее сиденье, а граф засунул одну из двух бутылок кларета, которые были у него в руках, в боковой карман водителя.
— Это чтобы не замерзнуть, — объяснил он.
— Вы — достойнейшие из людей. — Эндрю отпустил сцепление, и «ариэль», взвизгнув, резко развернулся.
— Позаботьтесь о Майкле! — крикнула Сантен.
— Боже, моя капуста! — завопила Анна, увидев, как Эндрю поехал прямиком через огород.
— Able boches![53] — взвыл граф и в последний раз тайком приложился к другой бутылке кларета, прежде чем Сантен смогла забрать и ее, и ключи от погребов.
В конце длинной аллеи, ведущей от шато, Эндрю притормозил и, двигаясь на небольшой скорости, присоединился к маленькой жалкой процессии, просочившейся со стороны холмов и двигавшейся по грязной, изрезанной колеями главной дороге.
Мясницкие фургоны — так неуважительно называли полевые санитарные кареты — были тяжело нагружены жертвами возобновившегося немецкого обстрела. Пыхтя, они преодолевали лужи, а укрепленные ярусами носилки в открытых кузовах раскачивались и накренялись на каждом ухабе. Кровь раненых с верхних коек пропитывала брезент и капала на тех, кто был внизу.
По обочинам беспорядочно брели в тыл маленькие группы способных еще ходить раненых, бросивших свои винтовки и опиравшихся друг на друга. Их раны еще на поле боя неумело замотали бинтами, лица у всех побелели от страдания, глаза лишились какого-либо выражения, форма в грязи, а движения были механическими, безразличными.