Был еще и такой случай. Медбрат заметил, что чем-то расстроена крановщица Нина — завхоз группы. Оказалось, что ее стали допекать претензиями некоторые туристы: то овощей им в рационе мало, то молочка вдруг посреди тайги захотелось, то хлеб привезли из сельмага вроде бы непропеченный. Все их претензии Нина по простоте душевной принимала близко к сердцу и ходила сама не своя.
Узнав, в чем дело, заволновался и Медбрат. Но поскольку его чувства всегда принимали конкретную форму, он отозвал жалобщиков в сторонку, за кустики, и сказал:
— Товарищи, а ведь вы забыли, что Нина — такая же отдыхающая, как и мы с вами. Ну не старалась бы девчушка или относилась бы наплевательски — Другое дело. Так нет! А вы ее до слез доводите! Где ваша совесть? Зачем портите человеку отпуск? Займите-ка сами Нинино место! А? Переизберем давайте хоть сейчас!
Жалобщикн утихомирились, претензий не стало. Однако Нина еще несколько дней глядела невесело. Да и по сей день, думаю, остался у нее неприятный осадок. Но чаще, чем обидчики, ей вспоминается энергичный заступник, широкой души человек — Медбрат, и неуклюжий миротворец Вадим, и участливо-деловой дядя Юра, да и другие хорошие люди из тогдашней компании. А это надежное противоядие!
Последним в тот вечер перед нами предстал, выйдя к костру, невысокий сухопарый человек в гимнастерке. Походил он на учителя физкультуры, но оказался географом. Он возглавлял «пионерию» — группу учеников одной из пермских школ. Судя по мелкокалиберному револьверу в кирзовой кобуре, висевшей у географа на поясе, дело у них было поставлено серьезно.
«Пионеры», с большим интересом прислушивавшиеся к «анкетам» соседей, предложили теперь свою, коллективную.
Учитель рассказывал, время от времени обращаясь к ученикам — то за справкой, то прося подтвердить сказанное. Ребята сидели за его спиной тесной кучкой. Глаза их, отражавшие свет костра, сверкали, как угольки.
Было их семнадцать душ — десять девочек, семь мальчишек. Они перешли в восьмой класс. Это не первый их совместный поход. Они уже основательно избороздили окрестности Перми; летом пешком, зимой на лыжах; их не останавливают ни дожди, ни морозы, даже зимой они спят в палатках, обтираются снегом. У них не пропадают ни выходные, ни каникулы. Это именно к ним, к таким вот, и обращен призыв-завет Александра Евгеньевича Ферсмана: «Познавайте свою страну, свой край, свой колхоз, свою горушку или речонку!..» И они познают. На собственном примере убеждаются, как из малого вырастает большое. Повзрослев, они вот отправились на Чусовую. Если разрешит воднадзор, поплывут до самой Перми. Но воднадзор скорее всего не пустит их дальше Чусовских Городков: сто тридцать километров по Камскому морю на некилевых лодках — предприятие рискованное.
Группа Вадима-лохматого с первых же встреч подружилась с «пионерией». И даже взяла над нею негласное шефство. А те понимали это, принимали и старались держаться поближе к старшим. Я слышал потом, что они вместе с шефами приплыли и в Чусовой. Трогательная сцена прощания завершилась не только добрым напутствием, но и передачей ребятам остатков сухого пайка.
Закончился «вечер знакомства» так, как заканчиваются у туристов почти все вечера, — песнями. Хор составился изрядный: небу было жарко от этих песен, эхо металось окрест, как затравленное. «Пионерия» воодушевленно подпевала. Чистые и высокие, прямо-таки ангельские голоса ребят звучали для меня в тот вечер не менее сладостно, чем сегодня Робертино Лоретти.
Навидаешься, наслушаешься вот такого и начинаешь понимать, что далеко не все лучшие певцы — в театрах, не все еще самые виртуозные танцоры — в балете и не самые одаренные стихотворцы — на поэтических семинарах. Да.
К спевкам у костра допускаются поголовно все. В том-то и своеобразие, а отчасти и прелесть. Ладный ли у вас голос или никудышненький — это не имеет решающего значения. Была бы добрая воля да горячее чувство. Остальное приложится. Слушатели же здесь такие отзывчивые и столь доброжелательные, что смелеют даже безголосые. И даже… «срывают аплодисменты».
Больше других отличался Вадим. Обхватив худые длинные ноги длиннющими худыми ручищами, зачарованно уставившись в огонь костра, Вадим речитативом хрипло гудел бесконечно длинные эпические сказания: и о разбойниках, и о тяжкой лагерной доле невинно пострадавших, и о разнесчастной любви, и об изменах с кровью и с поножовщиной.
Пользовался успехом и Валерка — паренек из технического училища — в качестве исполнителя частушек, сложенных, как он уверял, в его родной деревне.
Склонив кучерявую голову набок, Валерка с явным пародийно-занудливым, плутовским юморком тянул:
Тысячи песен поются у туристских костров. И только очень немногие из них известны не туристам. Я не берусь утверждать, что существует «туристский песенный фольклор», однако нечто похожее, несомненно, складывается. И, как говорится, ждет своего исследователя.
В этих песнях представлены все жанры: и лирика, и героика, и сатира.
Мне очень нравились песни сатирические, едва ли не более всех прочих. Они поются темпераментно, задиристо и с такими виртуозными, опереточно-эстрадными коленцами, что подчас пленяют даже врагов эстрады.
Жало их иронии нередко обращено бывает против любителей размеренно-дремотных будней домов отдыха и санаториев. («Эй, пижамники, эй, халатники!») Бродячему люду органически чужда подобная форма времяпрепровождения с ее «все по звоночку, все по звонку», с ее «стулом номер восемь на диете номер два» и нудным лежаньем на солнцепеке «чем-то вверх а чем-то вниз» и исступленным «заколачиванием козла,», «с флиртом легким и тяжелым» и «подвигами ратными у пивнушного ларька»…
Я отнюдь не сторонник мнения, будто все, санаторное гиль, а все туристское высший сорт. Кому что предпочесть — дело вкуса и здоровья, но тем не менее я советую призадуматься над историей дяди Юры.