Последней стадией безумия Чаушеску стала программа «систематизации» — попытка переселить жителей деревни в города. Общая численность деревень, составлявшая 13 500, сократилась вдвое, а плотность населения в оставшихся должна была увеличиться, и расстояние между домами не должно было превышать десяти метров. Частные наделы, на которых люди работали на себя, конфисковывались. Чаушеску мечтал о стирании грани между городом и деревней, о создании однородного рабочего народа, сконцентрированного в одной социалистической столице и живущего в одинаковых домах, похожих на коробки, чтобы им легче было управлять.
Жители деревень получали повестки покинуть дома, где их семьи жили всю жизнь. На исполнение редко давали больше трех дней, иногда это занимало несколько часов, после чего просто приезжали бульдозеры и сравнивали дом с землей. Это делалось независимо от того, успел ли хозяин забрать вещи и покинуть дом. Ему самому приходилось заботиться о том, как перевезти свои пожитки к новому месту жительства, предоставленному органами «систематизации», — обычно это была одна комната в помещении барачного типа с общей ванной и кухней.
На посвященном Румынии слушании, проведенном подкомитетом Европарламента по защите прав человека 20 февраля 1989 года, дочь знаменитого драматурга Эжена Ионеско зачитала его послание, умолявшее западный мир не принимать молча «геноцид наших традиций», уничтожение деревень и их жителей. Два делегата Европарламента от британской лейбористской партии Стэн Ньюэнс и «кошмарное дитя социализма» Ричард Балф хорошо отзывались о Чаушеску, остальные чувствовали необходимость что-то сделать, и если не остановить, то по крайней мере ослабить его решимость. Мы предлагали разорвать экономическое соглашение с Румынией. Мы продумали, как можно использовать против него ООН и Хельсинкский процесс. Но едва ли на этого человека можно было повлиять.
Его единственным слабым местом, решил я, могли стать ордена Бани и Почетного легиона. Эти подарки, сделанные ради внешнеполитических целей, были важной составляющей его престижа внутри страны и служили доказательством восхищения королевы Елизаветы и генерала де Голля. Если бы его лишили этих наград, то народ Румынии тотчас же узнал бы об этом, а его противники воспрянули духом.
Я запросил у правительства[131], сколько глав иностранных государств были кавалерами британских орденов и наград. Мне ответили, что таких людей было 44, в том числе 14 кавалеров ордена Бани I степени. Затем я написал[132] об ужасах, творимых Чаушеску, и предложил лишить его иностранных наград, что было бы огромным ударом по его честолюбию, престижу и безграничной власти. Не так давно произошло несколько случаев, когда британские граждане лишились наград. Антони Блант был лишен звания кавалера ордена королевы Виктории II степени после того, как выяснилось, что он — советский агент. У тайного советника Джона Профьюмо отняли министерскую пенсию из-за сексуального скандала. Жокей Лестер Пигготт был лишен ордена Британской империи IV степени за уклонение от уплаты налогов. Император Хирохито потерял звание кавалера ордена Подвязки, когда Япония и Великобритания находились в состоянии войны. Почему же орден Бани должен был остаться у Чаушеску?
Я думал, что министерство иностранных дел согласится со мной. У нашего посла в Бухаресте Хью Арбатнотта возникли проблемы с румынскими органами внутренних дел. Когда он пытался посетить известную диссидентку Дойну Корнеу в Клуже, то обнаружил, что все улицы, ведущие к ее дому, заблокированы знаками «Проезд запрещен». Но он все равно проехал, за что его грубо обвинили в нарушении правил дорожного движения, а затем ему, по словам лорда Трефгарна, «скрутили руки и нанесли оскорбление». Это был серьезный прецедент. Полиция иностранного государства выразила полное неуважение по отношению к послу Ее Величества.
И тогда 10 апреля я задал в палате лордов вопрос, не посоветует ли правительство королеве лишить Чаушеску ордена Бани. Но лорд Трефгарн ответил очень осторожно: «Не подобает вмешивать Ее Величество в политические игры подобного толка…» И мои «благородные друзья» поддержали его возгласами одобрения. Затем Трефгарн признал, что Румыния до сих пор не извинилась за избиение британского посла. Палата выказала желание не столько обратить внимание на совершенное нарушение прав человека, сколько постараться не вмешивать монархию в политику. Быть может, они боялись более длинного списка тех, кого стоит лишить британских наград. Ведь президент Малави Банда и президент Заира Мобуту тоже были кавалерами ордена Бани.
В общем, мою идею отмели. Если бы мне представилась возможность, то я бы порассуждал о том, что министерство иностранных дел уже вовлекло королеву в румынскую политику, посоветовав ей пригласить чету Чаушеску в Букингемский дворец в 1978 году. Я бы также опроверг предположение, что это был простой жест, а не акт, который мог серьезно повлиять на внутреннюю политику Румынии. Я был расстроен, что правительство не поддержало меня. Но этот эпизод дал мне шанс снова выразить протест: «Вся британская система наград… приобретает дурную славу, пока орден Бани остается на шее этого деспота». Я считал, что «орден Кровавой Бани» был бы для него более подходящей наградой.
Две недели спустя мое предложение получило неожиданную поддержку старшего сына королевы. Вмешавшись в международную политику, принц Уэльский подверг Чаушеску нападкам за «полное разрушение культурного и человеческого наследия страны». Среди тысяч других памятников, сказал он, опасность разрушения также грозит и могиле его прапрапрабабушки. Речь принца вызвала большой интерес, и я не преминул отправить ему поздравление и вновь выразить мнение том, что при подготовке визита Чаушеску в 1978 году королеве дали плохой совет. 4 мая он мне ответил письмом: «Нужно и дальше каким-то образом оказывать давление. Кстати, я думаю, что ваше предложение по поводу ордена Бани очень неплохое».
Пока еще Чаушеску оставался кавалером ордена Бани, но после недавних перемен уважение к Румынии на международной арене стало далеко не тем, каким было в 1978 году. В 1989 году каждый месяц в Венгрию убегало 500 румын. Если они по происхождению были венграми, им разрешали там остаться. Во всех других случаях их отправляли назад. ООН назначила специального докладчика для изучения вопроса о соблюдении прав человека в Румынии.
Ужасы Румынии абсолютно не вписывались в ту картину, какая наблюдалась в других восточноевропейских странах. Там сквозь облака проглядывало солнце. Антикоммунистические волнения вспыхивали в Польше, Восточной Германии, Чехословакии и Венгрии. Даже Болгария шла к плюрализму, а СССР был на грани отказа от монополии компартии на власть. Похоже, лишь в Румынии и Албании диктаторы твердо стояли у руля.
Казалось, что Чаушеску должна была поддерживать только его семья: жена Елена, ее сестра Александрина и шурин Манеа Манеску, которые все еще были членами Политбюро, брат Флореа, редактор главной партийной газеты, брат Илие, руководивший армией, и сын Нику, возглавлявший комсомол. Тем не менее в ноябре 1989 года, когда в других странах коммунистические правители один за другим уходили из власти, пятичасовую речь Чаушеску шестьдесят семь раз прерывали вставанием и овациями.
16 декабря полиция попыталась арестовать и депортировать протестантского священника Ласло Токеша из города Тимишоара, который проводил службы для большой венгерской общины. Толпы людей вышли на улицу, чтобы защитить его. Войска стреляли в безоружных демонстрантов, и в ходе кровопролития погибли 2 000 человек. Но это не запугало повстанцев, а наоборот вдохновило на дальнейшие действия, и через два дня восстание охватило весь район. Однако, несмотря на это, Чаушеску не стал отменять свой визит в Иран.
Вернувшись из Ирана 20 декабря, Чаушеску выступил по телевидению и заявил, что ответственность за бесчинства несут фашисты, хулиганы и венгерские наемники. Он ввел в Румынии чрезвычайное положение и запретил въезд в страну иностранцев, но, видимо, его речь никого не убедила, потому что в тот же вечер тысячи людей вышли на улицы в знак протеста. Рабочие переставали работать и присоединялись к оппозиции, а кое-где на сторону восставших переходили и войска. Западные дипломаты сообщали из Бухареста, что город наводнен агентами тайной полиции «Сикуритате», что те расстреливают армейских офицеров, которые отказываются открывать огонь по демонстрантам, а число погибших превысило 5 000. Женщин и детей давили танками или закалывали штыками.
В тот день я вернулся в Лондон из Москвы с похорон Андрея Сахарова и узнал, что вся Румыния в огне и что Чаушеску критикуют везде, даже в палате общин. И снова люди недоумевали, почему у Чаушеску остается одна из высших наград Великобритании. Николас Фэрбэрн вопрошал: «Скольких человек должен убить этот безжалостный тиран, чтобы министерство иностранных дел… посоветовало монарху лишить его награды, которой он не заслуживает?»
На следующий день, 21 декабря, Чаушеску предпринял последнюю попытку сохранить свой режим, обратившись к толпе из 100 000 человек на Университетской площади в Бухаресте. Было задумано, что там будут присутствовать лишь избранные, преданные диктатору люди, но в их числе оказалось очень много студентов и других несогласных, и они не давали ему говорить. Поняв, что он не сможет закончить свою речь, Чаушеску махнул рукой и покинул балкон, с которого обращался к собравшимся. Вооруженные стычки в Бухаресте продолжались до конца дня и даже ночью. На следующее утро (22 декабря) стало ясно, что армия присоединилась к оппозиции, и был сформирован «Комитет национального спасения».
Чаушеску и его жена знали, что их власть кончилась, и единственной надеждой на спасение является побег. Ближе к середине дня на крыше их дворца приземлился вертолет и отвез их на военно-воздушную базу в Титу, откуда Чаушеску скорее всего намеревался бежать из страны. Но для него не нашлось ни подходящего самолета, ни страны, которая была бы готова его принять. Династия Чаушеску пала, а свергнутая чета колесила по стране, словно Бонни и Клайд, ища тех, кто их укроет. В полдень бухарестское радио объявило, что Румыния после более чем сорокалетнего коммунистического правления стала свободной.
Именно в этот момент 22 декабря, когда диктатор был низложен окончательно, министерство иностранных дел наконец-то посоветовало королеве лишить Чаушеску ордена Бани. Как заявил представитель МИДа, это было сделано «из-за многочисленных нарушений прав человека в Румынии». Один из руководителей МИДа сэр Джон Фретуэлл сказал румынскому послу: «Мы рады такому концу вероломной, примитивной и агрессивной диктатуры». Прозвучали и более сильные выражения, и были приняты серьезные решения. На следующий день «Дейли экспресс» объявила: «Королева лишает Дракулу ордена». Она также возвращала «Звезду Румынии», которую ей вручили одиннадцать лет назад. Я был счастлив слышать это, но не мог не вспомнить, что мой совет, предлагающий такие меры, девять месяцев назад назвали «неподходящим», потому что он «вмешивал Ее Величество в политические игры», и мои коллеги и товарищи встретили это возгласами одобрения.
Почему же то, что считалось неподходящим девять месяцев назад, стало подходящим сейчас? Потому что Чаушеску больше не находился у власти, и МИД мог теперь открыто выступить против него? Неужели нельзя было быть смелее и принципиальнее и нанести удар, когда режим еще имел силу? Я не переставал спрашивать себя: что бы случилось, если бы мы и наши союзники действовали быстрее и тем самым показали, как Запад презирает Чаушеску? Может быть тогда противники Чаушеску избавились бы от него раньше, и можно было бы тем самым избежать такого количества человеческих жертв?
В тот день у Чаушеску были проблемы поважнее, чем потеря ордена Бани. Его и жену захватили в их автомобиле. Затем каким-то невероятным образом им удалось сбежать. Каждый день его жизни вдохновлял тающую банду его сторонников, особенно «Сикуритате», которая была за продолжение кровопролития, поскольку без Чаушеску у нее не было никакого будущего. Через два дня, на Рождество, Чаушеску и его жена наконец-то были пойманы и после скорого суда расстреляны. Я не сторонник смертной казни, но в этом случае я был уверен, что со смертью диктатора в стране закончится гражданская война.