Охранник наклонился к окошку. Из-под фуражки, натянутой на самый нос, торчали знакомые усы-стрелки.
– А где Робин? – несмело спросила я, вытряхивая кашу в отхожую яму.
– Пока вы отдыхали, госпожа Екатерина, – язвительно ответил господин Роминор, – мы сыграли в партию с Советом и аккурат сегодня утром понесли сокрушительное поражение. Ваше с ан-Тарином дело признано магическим, поэтому вы находитесь в их юрисдикции. Совет распорядился никого к вам не пускать, даже начальника городской полиции, не то что какого-то патрульного. К счастью, Совет не пользуется среди работников тюрьмы особой популярностью, поэтому я смог проникнуть сюда в этом маскараде.
Роминор забрал миску и плюхнул в нее новую порцию каши, украсив сверху ломтиком хлеба.
– Впрочем, к делу. Время уходит. Ситуация такая: патрульный Кор получил анонимное сообщение о подпольном собрании в доме Черной свиньи. Специальный отряд его величества захватил здание. В подвале была обнаружена девушка. Сначала ее приняли за заложницу, но вчера вечером один арестованный начал давать показания, из которых следует, что девушка была в сговоре с руководителем собрания, который, к слову, смог уйти с частью сообщников.
Вдалеке послышались шаги, Роминор заговорил быстрее:
– Мы с патрульным Кором настоятельно рекомендуем вам проявить ту же степень открытости и сотрудничать с представителями Совета так же, как вы делали это при первой нашей встрече. Вам все ясно?
Роминор приподнял фуражку и просверлил меня черными глазами из-под темных бровей. Я кивнула, и начальник полиции сунул мне в руки миску и захлопнул окошко.
– Эй, дежурный, быстрее давай! – окликнул Роминора звонкий голос, и тот пробасил что-то в ответ.
Мой медитативный настрой как ветром сдуло. Мозг, изголодавшийся по информации, принялся перетряхивать стеклышки в калейдоскопе, а я, прихрамывая, мерила камеру шагами. Значит, Сет не успел осуществить свой план и с Джеем все в порядке! Другое дело, что из-за меня ему снова придется столкнуться с Советом. Я села на кровать и схватилась руками за голову. Сколько же от меня вреда! Голосов в голове больше не было. Я приняла эстафету от язвительного голоса из глубин подсознания и сама отвешивала себе едкие комментарии.
К вечеру напряжение достигло пика и лопнуло, как натянутая струна. Накатила такая безысходность, что я не могла и не хотела больше шевелиться. Закутавшись в псиное покрывало, я смотрела в одну точку, позволив обжигающей кислоте разливаться в грудной клетке.
Утром в дверь постучал дежурный, обругал меня за то, что каша не съедена, и не принял миску, сказав, что вернется через полчаса, и это будет моим последним шансом получить сегодня еду. Я не чувствовала голод, но впихнула в себя склизкую субстанцию с комочками картошки.
Через полчаса дверь распахнулась.
– Екатерина! – выкрикнул высокий охранник, как будто я была в камере не одна. – На выход!
Я вскочила и на неслушающихся ногах вышла из камеры. Надев на мои запястья наручники, охранник долго вел меня по коридорам, пока мы не пришли к общей камере.
Лохматая старуха Эйк замахала мне рукой, как старой знакомой, и подвинулась, освобождая место у стены. По всей видимости, завтрак сначала развозили по одиночным камерам, поэтому вскоре жизнерадостный человек в сером, под цвет каши, фартуке, подкатил огромную кастрюлю к отверстию в решетке. Я не хотела вставать, но Эйк потащила меня в очередь, заставила взять порцию варева и просяще заглядывала мне в лицо. Намек понят, бабуля. Я отдала ей миску, а она протянула мне оба куска хлеба, которые я положила рядом с собой на пол и снова завернулась в покрывало, надеясь, что хотя бы перестанут дрожать руки. Но дрожь рождалась где-то глубоко внутри и не собиралась отступать. Я смирилась, закрыла глаза и провалилась в заросшую мхом дремоту.
Зазвенели ключи, хлопнула решетчатая дверь, и охранник втолкнул в камеру девочку лет одиннадцати. Я аккуратно потянулась, распрямляя затекшую спину и шею. Тело отозвалось болью, а в груди начало плескаться кислотное озеро, но меня хотя бы больше не трясло. Девочка растерянно стояла посреди камеры, вцепившись кулачками в подол скромного коричневого платья. Никто не обратил на нее внимания, как будто наличие ребенка в тюрьме было делом привычным. Девочка начала всхлипывать, и я, вспомнив, как я попала сюда в первый раз, движением руки пригласила ее сесть рядом.
Девочка села на пол напротив меня, и я протянула ей кусок хлеба. У нее были удивительные волосы – тонкие белые пряди обрамляли узкое лицо и струились водопадом до самой талии. Я снова закрыла глаза, но девочка не дала мне погрузиться в кислотное озеро.
– Я из дома сбежала, – тихо сказала девочка, сжимая хлеб обеими руками, – они не хотели отдавать меня учиться в школу, вот я и пошла туда сама. А в школе сказали, что из меня не выйдет толку, и вызвали полицейских, чтобы те отправили меня домой. Но я им не говорю, откуда я! А ты тут почему?
У нее были очень светлые глаза, голубые, водянистые, напомнившие мне глаза господина О-Ули. Что тут думать, наверняка она из Забережья. В отличие от бледного господина, взгляд у девочки был острый, проникающий до костей. Черные точки зрачков выглядели, как направленные прямо в душу стволы пистолетов.