А как-то в Москве случился у меня дивный лаконичный разговор. Я ехал на какое-то выступление, и к нам в метро (мы были с женой товарища, она же – мой московский импресарио) прибавился немолодой сутулый человек с лицом изрядно изможденным. А то ли от духовных воспарений это было, то ли от недавних возлияний, я не разобрался. Мне наскоро шепнула импресарио моя, что он – поэт очень хороший (или бард, уже не помню) и еще что у него есть магазин, который его кормит. Но про магазин он очень говорить не любит. Будучи по типу личности любопытным нахалом, я его, конечно же, незамедлительно и неназойливо спросил:

– А вы, если не тайна, чем торгуете?

– Россию продаю, – ответил он малоприветливо.

Уж тут я упустить свое никак не мог.

– А я слыхал и читывал, – сказал я вкрадчиво, – что уже продали Россию.

Тут он откликнулся охотно и немедленно:

– А у меня лавчонка секонд-хенд, вторые руки, – пояснил он пожилому несмышленышу. И стал мне очень симпатичен.

Из очередной поездки по России я привез очень существенный признак того, что Путин (наконец-то!) вызывает неприязнь у населения. Пять водителей машин (два таксиста и три левака) в разных городах страны по секрету доверили мне, что на самом деле Путин – еврей.

Московский таксист поведал мне настоящую причину посадки Ходорковского. Вот его версия, тут же записанная мной, так что довольно близко к тексту: «Понимаешь, это все случилось в еврейский праздник Пурим. Они втроем сидели выпивали – Путин, бывший наш мэр города Лужков и Ходорковский. Выпили, о чем-то стали спорить. А горячие все трое! И чего-то Путин возражал, а Ходорковский говорит ему: да ты еврей и рассуждаешь по-еврейски. А такого Путин не прощает никому!»

И я молча порадовался растущему отторжению, пусть и столь наивно выраженному.

Каждый раз, приезжая на гастроли и мотаясь по различным городам, я заново радуюсь тому, что Россия еще вполне жива – несмотря на все усилия ее вождей и правителей. И народ российский предается своему извечному любимому занятию – оживленно безмолвствует.

Жить во лжи, бессилии и унижении людям очень обидно, и ради душевного покоя и равновесия они как бы не видят, что живут во лжи, бессилии и унижении. К тому же я ведь наблюдаю казовую сторону российской жизни: смеющихся нарядных зрителей, хорошо одетых горожан, вышедших погулять и за покупками, а кошмаров и уродств окраинной жизни, тягот быта и тоску бесправия не вижу вовсе. И мой залетно-фраерский, туристский оптимизм справедливо осуждают в застольных спорах отдельные местные жители. А кстати, очень многие из них – вполне преуспевшие, весьма упакованные люди, и автомобили у них – роскошные гольденвейзеры (никак я не запомню верное название). Они в меру характера – кто сдержанно, кто нервно – говорят о царящем в стране разнузданном произволе. О бесправии и массовой нищете, о мздоимстве и бездарной наглости сосущих кровь клопов-чиновников и о многом другом. И все это правда. И притом – безвыходная и безнадежная, что для души еще потяжелее, чем для разума. Но я, однако, знаю возражения и горячо (по мере выпивания) их выдвигаю. Согласитесь, говорю я вкрадчиво, что сегодняшний феодальный режим все же намного лучше, чем еще только вчерашнее рабовладельческое в чистом виде устройство страны. И приметы нынешней свободы тщательно упоминаю. А насчет того, что по-бандитски все отлажено, так ведь такие люди нынче у власти, а феодалы того давнего времени были отнюдь не лучше в этом смысле. Так что Россия просто с большим запозданием перешла от рабства к феодализму, а впереди у нее, таким образом, разумное и куда более светлое будущее. Нельзя же прямо из ГУЛАГа перейти к почти повсюдной современности. От этого и мой постыдный оптимизм.

Тут собеседники мои чуть утихают (хочется мне думать – вспоминая горестные судьбы своих отцов и дедов), а я тем временем закусываю жареной картошкой и соленой рыбой – таково мое любимое меню. И мне немного стыдно за свои невидимые глазу собутыльников розовые иностранские очки.

Я много читал о кошмарности жизни в сегодняшней России, о повсеместном гнусном беспределе, об унизительности существования под властью крепко сколоченной огромной мафии. Забавно, что расцветка государственного флага нам об этой мафии напоминает: Красный, Голубой, Белый – а теперь подряд сложите первые буквы. Но об этом лучше вслух не говорить, и дружно все мы переходим на анекдоты, лучшую душевную защиту от реальности.

Очень хорошо помню день, когда я сокрушался о моральных качествах человечества. Это было двадцать девятое августа семьдесят девятого года.

Я уже две недели содержался в камере предварительного заключения при милиции города Дмитрова. И никак не мог еще понять, что происходит и чего от меня хотят. (Что это игры чекистов, понял я много позже.) Так вот, накануне этого дня я поздно вечером вернулся с допроса в камеру, и надзиратель (старшина солидного возраста) молча протянул мне газету. Там было сообщение о смерти Константина Симонова – поэта, очень почитаемого мной.

– Скажи мне, Губерман, почему хорошие люди мрут гораздо раньше, чем гавно? – очень дружески спросил меня надзиратель.

Я что-то ему буркнул невразумительное и зашел в раскрытую дверь (точней – решетку) своей камеры. Но он подошел к решетке, и завязался у нас долгий разговор. Нет-нет, не о поэзии покойного, а вообще о жизни.

Я деталей разговора этого не помню, только очень мы друг к другу расположились. Я даже рассказал ему, что до сих пор не понимаю, почему арестован, он сочувственно головой покивал. И я к нему таким доверием проникся (в лагере потом мне объяснили, что такое часто с зэками бывает), что ему сказал:

– Послушай, старшина, вот у меня листок бумаги есть и карандаш, я написать жене хочу, чтобы она не волновалась. А секретов нет у меня никаких, сам прочтешь, если захочешь. Положи его в конверт, я тебе адрес напишу отдельно. Сделаешь доброе дело?