Книги
Провинциализируя Европу
Позднее в том же веке, мы видим пример столь же тесной дружбы между Бипином Чандрой Палом и Сундаримоханом Дасом или Динешем Чандрой Сеном и неким юношей по имени Рамдаял[538]. В XX веке существуют свидетельства подобной дружбы между Ачинтьякумаром Сенгуптой и Премендрой Митрой, которых в молодые годы связывало чувство привязанности, которое сложно было отличить от романтической любви[539]. С возникновением женских школ такая дружба расцветала и среди девушек, но их истории, по понятным причинам, сложнее восстановить. Я хочу сказать, что история модерной бенгальской «адды» имеет некоторые корни в том, как литература проникала в пространство дружбы и задавала новые рамки для чувства близости.
Первопроходцами и покровителями многих форм литературных объединений были Тагоры. В этих собраниях сочетались более формальные структуры – тогда они получали название «ашар» или «саммилани», имеющее санскритские корни, – и некоторые из более спонтанных элементов «адды»[540]. В семье Тагоров удовольствие от общения с родственниками приправлялось общей страстью к литературе. Сарала Деви, племянница поэта Рабиндраната Тагора, позднее описала семейный праздник 1887 или 1888 года в Дарджилинге, когда поэт читал всей семье, собиравшейся каждый вечер на «ашар», английскую литературу. «Мои литературные вкусы были сформированы Рабимамой[541]. Он стал человеком, развернувшим мое сердце к художественным сокровищам Мэттью Арнольда, Браунинга, Китса, Шелли и других. Я помню, как мы собирались в Кастлтон-хаусе в Дарджилинге каждый вечер в течение месяца, и [он] читал вслух и объяснял [нам] „Пятно на гербе“ Браунинга. Так я впервые познакомилась с Браунингом»[542].
Истории из жизни националистического писателя Бонкимчондро Чоттопаддхая также свидетельствуют о том, как литература просачивалась в пространство дружеского и социального общения. Бенгальский эссеист Акшой Чандра Саркар вспоминает, как однажды провел с Бонкимчондро несколько часов в зале ожидания на железнодорожном вокзале, обсуждая литературный жанр романа-загадки: «Из обмена эстетическим удовольствием («раса») родилось чувство взаимного уважения между нами. Со временем оно переросло в… особую дружбу. Он превосходил меня по возрасту, касте, образованию, успехам, но это никак не препятствовало нашей дружбе»[543]. Племянник и биограф Бонкимчондро Саши Чандра Чоттопаддхай рассказывает историю бурного спора между Бонкимчондро и его литературным приятелем, который продолжался без остановки с девяти вечера за полночь, и комментирует это так: «При упоминании Гюго, Бальзака, Гете, Данте, Чосера и других я всегда вспоминаю тот вечер». Саши Чандра также рассказывает о том, как «байтхакхана» Бонкимчондро иногда превращалась в место литературной «адды» (он действительно использует оба этих бенгальских слова в тексте 1911/1912 года), где встречались писатели[544].
Рис. 1
Было еще две институции, которые подталкивали дискуссию на «байтхаке» к общемировым проблемам. Одной из них стала газета «Хутом», которая упоминает, что «англизированные» люди в 1860-е годы всегда живо интересовались «лучшими новостями дня», но в те годы газета служила отличительным признаком именно англизированной публики[545]. Рисунок 1920-х годов бенгальского художника Чару Рая изображает типичную сцену «байтхака», и здесь газета, как и книга, уже выглядят определяющим, повседневным атрибутом новой «байтхакханы» XX века (Рис. 1)[546]. Сравните его с рисунком Сунити Чаттопадхая, где изображена «адда» в студенческом общежитии в Калькутте 1913 года, а также с описанием Чаттопадхая обычного порядка обсуждения на типичной «адде». Процесс демократизации литературных вкусов у молодежи среднего класса и их индигенизации, обращения к локальному культурному контексту, проступает все более явно[547]. В отличие от сдержанного, аристократичного «байтхака», атмосфера тут оживленнее, мебель скромнее и далеко не такая удобная. Энергетика сцены достигается при помощи вытянутых рук, указующих пальцев и сосредоточенных глаз на переднем плане, предполагающих напряженный спор. Как объясняет Чаттопадхай, в спорах рождалась новая связка между литературой и формированием «я» бенгальцев:
Вечером в общежитии жизнь заметно оживляется. <…> Нет конца беседам и спорам по любым темам, шуткам, песням. <…> Любимые литературные темы – господин Рабиндранат Тагор и покойный господин Д. Л. Рой как поэты, место Хема Чандры Банерджи и Майкла Мадхусухана Датта в бенгальской поэзии, драматический гений позднего Гириша Чандры Гоша. <…> Первая тема лидирует по популярности с отрывом, в каждом общежитии есть свои «рабииты» и «дижуиты», столь же несогласные со своими оппонентами, как виги и тори в прошлом.[548]
Рис. 2
Важно отметить в вышеприведенной цитате, что все литературные отсылки уже бенгальские, что указывает на следующий шаг в популяризации литературы в жизни бенгальцев. Вскоре этот процесс ускорится, когда бенгальская литература появится как отдельная дисциплина в 1919 году в программе Калькуттского университета[549]. Споры молодежи на «аддах» имели ключевое значение для продвижения литературы в повседневную жизнь среднего класса. А это в свою очередь добавило респектабельности «адде» как форме социальной активности. Сунити Чаттопдахай так вспоминал о студенческих днях: «Студент обладал большим набором гибридных слов [смеси бенгальского и английского], которые изобретались в любой момент. Слова
В начале XX века можно наблюдать тенденцию к тому, что образованные бенгальские мужчины стали создавать некое подобие клубов, где можно было обсуждать литературу, а позднее и политику. Одним из таких клубов был
Рабиндранат Тагор получил Нобелевскую премию по литературе в 1913 году. Можно только представить, в какой мере это помогло укоренить литературу в повседневной жизни «обычных» бенгальцев. Если в XIX веке развитие литературного таланта оставалось в основном занятием относительно состоятельных людей, то молодые националисты, радикалы или социалисты 1920-х и 1930-х годов уже далеко не обязательно были богаты. Говоря социологически, они были маленькими людьми, часто жившими в стесненных финансовых условиях, однако их любовь к своей литературе и литературе других частей света имела очевидный оттенок идеализма. Тагор был великим поклонником гетевской идеи «мировой литературы», и, судя по всему, получение им Нобелевской премии демократизировало статус литературы как призвания и профессии. Отныне быть литератором, даже безработным, означало быть человеком респектабельным, поскольку литературная активность отныне по определению имела глобальную значимость. По крайней мере, это можно было использовать как аргумент.
Тем самым «адда» могла стать пространством, в котором представители среднего и нижнего среднего класса могли практиковать литературный космополитизм. В 1921 году двое молодых людей, Динеш Ранджан Дас и Гокул Чандра Наг, основали новую организацию «Клуб четырех искусств», куда намеревались привлечь и женщин. Под «четырьмя искусствами» подразумевались литература, музыка, ремёсла и живопись. Ни у Даса, ни у Нага не было аристократических корней. Дас работал в лавке спортивных товаров в городском квартале Чоуринги, а позднее в лавке аптекаря; Наг работал в цветочной лавке на Новом рынке. У них в распоряжении просто не было доступной гостиной, и уже в этом можно углядеть демократизацию и определенный социальный радикализм этой формы «адды». Джибендра Сингха Рай, изучавший историю клуба, пишет: «Главной проблемой после открытия клуба стало помещение. Многие отказывались сдавать комнаты для собраний, куда приходили бы и мужчины, и женщины. В результате свою гостиную за небольшую плату им сдали сестра Динеша и ее супруг Сукумар Дас Гупта»[554].
Примечателен идеализм основателей клуба, окрашенный мощной дозой посттагоровской веры бенгальцев в искупительную силу литературы и искусства для жизни среднего класса. Позднее Динеш Раджан описывал происхождение клуба в словах, в которых обнаруживает себя идеализм, стремящийся охватить ни много ни мало весь мир. Сам он, возможно, был безвестным бенгальским писателем, но полагал, что его действия принесут благо всему человечеству. Он считал себя гражданином глобального литературного мегаполиса. Описание Даса свидетельствует, как литература, мужская дружба и определенный гуманизм соединились, превратив литературные «адды» в Калькутте 1920-х годов в пространства, где могли воспитываться и поддерживаться демократические и космополитичные взгляды на устройство мира:
Идеальная и воображаемая форма этого клуба постепенно складывалась у меня в голове на протяжении многих лет. Наблюдая признаки молчаливой боли на лицах многих мужчин и женщин в этой стране идеалистов, я проникся сердечным желанием вывести свои фантазии на свет из темных пещер моего разума. <…> Мой энтузиазм, вероятно, отбрасывал тень на лицо. Гокул однажды спросил меня: «Что происходит у тебя в голове? Я чувствую, будто у меня вертится точно такая же мысль, как у тебя, но я не могу ее точно сформулировать». И я ответил: «Я представляю нечто вроде гостевого дома, куда могут прийти отдохнуть люди, уставшие от жизненных тягот, и где
Растущая в городе книготорговля – то есть рынок мировой литературы – тоже была организована вокруг культуры «адды». Устные лекции и беседы оставались важным фактором формирования и распространения литературных вкусов в городе, где производство и чтение книг продолжало базироваться на личных связях. Каждый книжный магазин, каждая небольшая редакция литературного журнала принимала у себя «адду», где собирались писатели, критики, издатели и читатели[556]. Живой образ этой небольшой, но значимой субкультуры мы можем увидеть в зарисовке, оставленной нам Нрипендрой Кришной Чаттопадхаем:
Сразу за площадью Колледж-сквер находился большой книжный магазин
Чаттопадхай реконструирует типичную сценку в таком магазине. Его история, даже если она и апокрифична, подчеркивает тесную связь между «аддой» и литературным космополитизмом Калькутты середины XX века. В местами драматическом нарративе Чаттопадхая владелец нового магазина, Гирин-бабу, внезапно окликает знакомого клиента, которого он замечает снаружи на мостовой. Оказывается, этот клиент – не кто иной, как известный бенгальский социолог, профессор Лакхнауского университета, известный корреспондент Тагора Дхурджати Прасад Мукерджи. Гирин-бабу предлагает Мукерджи зайти на склад в дальней части магазина, где регулярно собирается «адда» избранной группы заядлых библиофилов Калькутты: «Заходите, Наду искал вас». Работник магазина Наду занимается тем, что распаковывает ящики со свежей литературой, прибывшей из-за моря. Он знает личные вкусы всех читателей. Согласно реконструкции Чаттопадхая, Мукерджи, войдя на склад, стал свидетелем следующей сцены:
Наду-бабу занят распаковкой только что прибывшего ящика. Вокруг него двое «аддахари» [центральные персонажи «адды» – см. ниже] пристально смотрят на деревянную коробку, их глаза блестят, как у любителя алкоголя при виде бутылки шампанского. Младший из этих двоих совсем молод. <…> Старший – среднего возраста. Аристократ с головы до ног, он одет в превосходный бенгальский костюм, белый, как журавлиные перья, и держит двумя пальцами, видимо по чистой привычке, пустой золотой мундштук. Приглядевшись, можно было увидеть, что пальцы у него дрожат – это Прамата Чаудхури[557]. «Знаете, – говорит он, обращаясь к юноше, – эта новая поэзия, что сегодня сочиняют в Англии и Франции, скрывает очень большую трагедию за видимым беспорядком в метре и ритме. Пришла Великая война и разрушила верования старого мира в умах их молодежи, их неспокойному мозгу требуется новое убежище. Я покажу вам пример, если эта книга пришла с этой доставкой. <…> О, это вы, Дхурджати, добро пожаловать![558]
И для рынка, и для вкуса к новой литературе главной средой, как в этом рассказе, были беседы на «адде».
Практика «адды», по-видимому, сыграла также ключевую роль в формировании и распространении вкусов в сфере кино и живописи. Историк Арун Дас Гупта вспоминает об «адде», собиравшейся в 1950-е годы по адресу «3-В, Южный парк Калигат», где всё вращалось вокруг личности Бималя Гхоша, по прозвищу «Кануда»: «Все время, пока он жил среди нас, Кануда оставался для нас экспертом, советником, гидом по всем темам, связанным с кино»[559]. Артист-коммунист Дебрабата Мухопадхай вспоминает в своих мемуарах о кофейне
Эти изменения шли в тандеме с другими преобразованиями общественных пространств в городе. Нашего внимания заслуживают прежде всего два из них. В первую очередь, нам необходима история городских парков. В материалах XIX века парки практически не упоминаются, по крайней мере, не используется это слово. «Хутом», очень подробный источник во всем, что касается улиц, веранд, гостиных, опиумных «адд», о парках молчит. Однако парк на Корнуоллис-стрит, который жители Калькутты называли «Хедо» или «Хедуа», играет весьма заметную роль во многих литературных воспоминаниях двадцатого века. Книга «Пуратан прасанга» Бипина Бехари Гупты, обязательный источник по истории XIX века, в сущности, представляет собой серию бесед между автором и Кришной Камалем Бхаттачарья (современником и знакомым Бонкимчондро и Тагоров), которые велись именно в этом парке («Бидон Гарденс/Хедуа») приблизительно в 1910–1911 годах[561]. Физик Сатьендра Нат Бозе во время обучения в университете, то есть в 1910-е годы, был участником литературной «адды», встречавшейся обычно на крыше здания – еще один неисследованный пласт Калькутты – дома Гириджапати Бхаттачарьи. Позднее Бозе и Бхаттачарья стали выдающимися членами другой знаменитой литературной «адды», сформировавшейся вокруг журнала «Паричой». Нам рассказывают, что иногда эта «адда» перемещалась в парк «Хедуа». Основным времяпровождением этой «адды» было обсуждение рассказов Тагора, чтение его стихов, исполнение песен[562]. Журнал «Прабаши» в его более поздней реинкарнации под редакцией Ашоки Чаттопадхая, был задуман во время «адды» в этом же парке в 1924 году. Необходимы дополнительные исследования относительно роли парков и крыш домов в культурной жизни города в XX веке[563].