Опасное задание предлагалось ему: стать разведчиком в стане врага. Хватит ли у него выдержки? Ведь каждый день надо быть с врагом лицом к лицу, разыгрывая из себя прилежного и преданного работника. Что ж, раз надо, значит, надо, решил Федя.
Устроился сначала в канцелярию штаба строительного батальона. На первых порах задания были простые. приглядываться, собирать сведения, входить в доверие. Знание немецкого языка он объяснил тем, что сын немки, к тому же и вымышленная фамилия у него была родовитая, прусская – «фон Цукофф».
В батальоне, ремонтировавшем и строившем аэродромы, было немало пленных. Через некоторое время двум из них – Александру Сазонову и Владимиру Филонову – Федор, снабдив их немецкими пропусками, помог пробраться к партизанам. Сблизился Федя-моряк (кое укрепилось за ним прозвище) с печником Иваном Кузьминым. Он был из числа тех, кого немцы захватили на окопных работах, так называемый «гражданский пленный». Похлопотал за Ивана перед начальством и вскоре перевели того в вольнонаемные. Теперь у Кузьмина появилось больше свободы, и «по печным делам» стал он бывать в разных помещениях штаба, получил доступ и в секретные комнаты. Сообща разработали они план поджога, о котором я уже упоминал. Здесь, в штабе, хранились карты, схемы, строительные чертежи – батальон вел работы на десятках объектов.
В одну из зимних ночей 1943-го все это превратилось в пепел.
В этой истории Цуков был вне подозрений, но гитлеровцы все же уволили его из батальона.
Через месяц Феликс Ицков с помощью подпольщиков устроился в штаб военно-строительной организации «Тодт». Туда же на работу удалось пристроить двух надежных псковитянок – Лиду Алексееву и Беллу Аракельянц. Они имели доступ к картотекам, хлебным карточкам, пропускам. В их распоряжении были две пишущие машинки – с немецким и русским шрифтами. И когда выписывались аусвайсы для подпольщиков то после подписи у начальства штаба туда аккуратно подпечатывались не только разрешение ходить после наступления комендантского часа, но еще и просьба оказывать владельцу документа «всевозможное содействие». Именно с таким аусвайсом ходил по городу и Федя-моряк. С помощью двух своих помощниц он написал и размножил несколько листовок. В них разоблачалось хлынувшее в Псков с Запада белоэмигрантское охвостье.
В конце сорок третьего года фашисты арестовали Федора прямо на улице – видимо, решили устроить ему проверку. По счастливой случайности, когда его вели в тюрьму, навстречу попалась Лида Алексеева. Она опрометью бросилась к Александре Степановне и сообщила об аресте Федора. Тетя Шура спрятала в тайник все, что могла, в том числе и дневник, который и теперь хранится у Ицкова как одна из самых дорогих реликвий. Вскоре в застенках оказались Александра Степановна и Белла Аракельянц. Женщин продержали недолго, улик против них не нашлось, а вот Федору пришлось туго. Били до потери сознания, сажали в машину и говорили что везут на расстрел. И все крутилось вокруг одного вопроса: с кем из подпольщиков держит он связь? А Федор повторял, что его арест недоразумение, ошибка.
Попробовали гестаповцы и другой прием. Однажды в камеру к Федору втолкнули окровавленного человека в оборванной одежде. Через два дня он «раскрылся» перед товарищами по беде – назвался Николаем Чайкиным. «Подпольщик», попавшийся в лапы гитлеровцам, откровенничал и, видимо, ждал от Федора ответной откровенности. Николай вызывал сочувствие, на допросах, похоже, ему доставалось не меньше, чем Федору. Но вот странное дело: песни, которые пел Чайкин в камере, были большей частью не знакомы Федору, хотя и сам он знал их немало. Бдительность оказалась не напрасной соседом по камере, как потом выяснилось был матерый гестаповец, некий Шульц, считавшийся лучшим знатоком русского характера. Но ни жестокие допросы, ни провокации не сломили волю разведчика.
В конце концов Цукова выпустили из тюрьмы, потребовав немедленно выехать в Ригу. Фронт уже приближался к Пскову, и немцы спешно эвакуировали в Латвию награбленное добро и многие свои учреждения.
Через партизанскую связную Фросю Степанову Федор сообщил о создавшейся ситуации и получил разрешение уйти в лес. Оставалась последняя операция – пройти на Псковский вокзал и вместо рижского поезда сесть на поезд, идущий в Дно. Выручило знание немецкого языка. Примазался к компании младших офицеров и с ними ехал, пока не сошел на станции Подсевы. Оттуда, по заранее данному ему маршруту, добрался до деревни Луг – здесь уже начиналась партизанская зона.
В марте сорок четвертого закончился его боевой путь. Федор фон Цукофф вновь стал Феликсом Ицковым. Вместе с партизанскими соединениями вернулся в Ленинград, долечивался в госпитале. В том же году поступил в Ленинградский университет, закончил юридический факультет.
Живы некоторые помощники «Федора Цукова» по подполью и партизанской разведке. В Печоре – Лидия Алексеева, преподает в музыкальной школе. В Риге работает воспитателем детей Белла Аракельянц. Верен родному Пскову Иван Кузьмич Кузьмин. Переехала к сыну в город Балабаново Калужской области Александра Степановна Низовская, недавно ей исполнилось 90 лет (на момент написания книги). Ложным оказалось известие о гибели Ивана, майором вернулся он с войны.
Псковское подполье – это не только Псков. Я держал в голове десятки, сотни адресов – деревни, поселки, хутора. Везде мы находили твердую опору в русских людях, они помогали нам – от мала до велика. Давали партизанам ночлег, кормили, согревали, укрывали раненых, помогали всем, чем могли. Главное же они были нашими глазами и ушами. Гитлеровцы не могли скрытно провести ни одной сколько-нибудь значительной операции.
Вот еще один штрих, дополняющий картину тогдашней жизни наших верных помощников. Привожу несколько записей из воспоминаний начальника разведгруппы особого отдела бригады Тони Петкиной – Антонины Ивановны Ивановой. Была она и отличной связной, и завхозом, и хозяйкой конспиративной квартиры.
Лето 1942 года. Деревня Красики Порховского района. Рано утром мать ушла в Славковичи, понесла передачу в тюрьму брату Ивану. Хотя было ему всего пятнадцать лет, гитлеровцы посадили его по подозрению в связи с партизанами. Дома я осталась с сестрой Катей. Запрягла лошадь, собралась пахать. В это время в деревню навалило гитлеровцев. Почти у каждого дома останавливаются. Откуда их столько принесло!
Я распрягла лошадь, пошла помогать сестре жать ячмень, потому что дальше огородов выходить не разрешают. А тут как раз с задворок незаметно так девушка появляется. Подошла к нам, заговорила, спрашивает есть ли немцы в деревне. Мы говорим: целая туча. Назад ей ходу уже нет. Почувствовала, что, судя по всему, партизанка она и встреча ей с немцами совсем ни к чему.
Быстро договорились, что Маруся (у нее и паспорт был с собой) – наша двоюродная сестра из Пскова. Добирается в деревню Деменино к тетке, а к нам завернула погостить. Ее сетку с вещами мы запрятали в ячменный сноп, уж не знаю, что там у нее было. Говорю: бери серп и к нам присоединяйся. Не умеет. Тогда зерно толки. У нее и пест в руках не больно хорошо держится, сразу видно – городская девушка.
В деревне ничего не скроешь, и про нашу гостью полицаи узнали. Пришли, проверили документы. Вроде бы все нормально. «Вещи, – спрашивают, – есть?» Говорит, что идет налегке. Пошарили они у нас в избе и конечно, ничего не нашли.
Под вечер немцы убрались из деревни. Засобиралась и Маша. Дали мы ей корзину – если что, будто по ягоды. Стала она из сетки вещички перекладывать, а там пистолет. Оказывается, несла она из Пскова еще и ценные документы, пистолет же выкрала у немецкого офицера.