— А благодаря усилиям наших славных органов, в прессе ее представили чистой воды мученицей, — сказал я. — Тебя, наверное, воротило от всей этой дребедени?

— Я ведь знаю, как и зачем такие трюки делаются, — ответил мне Беленко. — Но меня все-таки рассмешили слова о крепких объятиях и поцелуях. С того момента как она объявила о решении увезти сына, я вообще не слышал от нее ни одного слова — ни доброго, ни злого.

— Ну, не надо все это валить на нее, — сказал я. — Она, вероятно, вообще не имела никакого отношения к тексту того письма. Это работа КГБ. — И мне представилось, какой немыслимой тяжести давление гебисты оказывают на мою Наталью и сколько мужества ей надо, чтобы не соглашаться на сотрудничество с ними.

Беленко прервал мои мысли.

— Да ведь моя жена позировала для тех снимков? — осадил он меня.

Как я уже говорил, в первые два года пребывания в США я ухитрился несколько раз дозвониться Наталье, вероятно, благодаря тому, что тогда еще можно было звонить в Москву, пользуясь автоматической связью. И после каждого разговора, узнав в очередной раз, как ей и Александру тяжко приходится, я не находил себе места. Во время одного из последних разговоров Наталья спросила:

— Стас, ты знаешь, что тебя уже судили? Как мы и думали, это был военный трибунал. И сессия, конечно же, была закрытой.

— Когда это было?

— В конце августа 82-го года. И чего ради они ждали чуть ли не три года?

— Понятия не имею. Может, им трудно было раскопать что-то, компрометирующее меня? — Я даже усмехнулся собственной, довольно слабой, шутке, но в ней была своя правда.

Три года, чтобы подготовить доказательства? Конечно, у них были с этим трудности. И в основном из-за того, что невозможно было найти доказательства того, что я, работая на СССР, плохо делал свое дело. Так что единственное, в чем они могли обвинить меня, это в том. что я попросил в США политического убежища. Вероятно, они до самого последнего момента" все еще надеялись заманить меня назад, в СССР.

— Ну и каков же был приговор? — полюбопытствовал я.

— Ты сам знаешь, Стас. Никаких других приговоров они не дают. Они приговорили тебя к смерти за преступления против Советского Союза.

Она была права — какой еще другой приговор могли они мне вынести? Итак, они пришли к быстрому и простому решению: я приговорен к смерти. Ну что же, подумал я, сперва вам надо суметь поймать меня.

Нет, меня этот приговор не испугал. Наоборот, узнав о нем, я стал действовать еще активней. Я отдавал все свое время и энергию борьбе с советской системой. Я даже гордился тем, что Политбюро приговорило меня к смерти, поскольку такой приговор был признанием, что в их глазах я — опасный враг.

Несколько лет тому назад советские власти неожиданно отменили систему прямой телефонной связи с Советским Союзом. И сколько с тех пор я ни пытался дозвониться Наталье, операторы не соединяли меня. Контакты мои с семьей полностью прервались. В конце концов я потерял всякие надежды вытащить их в США.

В 1983 году меня пригласили выступить на заседании комитета Конгресса по делам разведывательных служб. Я принял это приглашение. Конгрессменам меня представил один из старших офицеров ЦРУ Портман. Он заявил следующее:

„Информация, предоставленная мистером Левченко была проверена множеством различных способов, и мы убедились, что все сказанное им — правда. Однако мы не только убеждены, что он был искренен с нами, но и благодарны ему за масштабность и объем предоставленной информации. Из собственных источников нам известно, что данная мистером Левченко информация нанесла настолько существенный вред Советскому Союзу, что немыслимо допустить, чтобы он был под контролем Советов и КГБ".

На заседаниях этого комитета 13 и 14 июля я представил свидетельства того, как Советы осуществляют „активные мероприятия”, в чем я, отбросив всякую скромность, могу считать себя экспертом. Я был рад этой возможности встретиться с конгрессменами, членами комитета Конгресса по делам разведки.

Заседания проходили за закрытыми дверями и длились два полных дня. Рассекреченная версия протоколов этих слушаний была опубликована в декабре 1983 года, и я надеюсь, что эта брошюра способствовала доведению до сведения большого числа людей всей гнусности действий КГБ и того, с каким гигантским размахом работает советская машина „активных мероприятий". С течением времени я все более и более укрепляюсь во мнении, что только благодаря такому пониманию люди могут противодействовать КГБ.