— С чего вдруг такое рвение?
— Приглянулся парень, на брата моего похож, — она подняла глаза к потолку. — Помер. Хочу в память о нём другим помогать.
— Ладно. Только чтобы в три дня на ногах был!
— Сделаю. Бегать будет, великий султан.
Лубей приказал увести раненого, сам вернулся на трон. Девушки бросились к столу: письмо-то надо какое-никакое изобразить! Бедный барон! Опять получит абракадабру вместо записки от драгоценной доченьки. Жаль его, но ничего не поделаешь: ещё пара недель ох как требуется пленницам!
Это нужно было предвидеть. Друг и соратник, взявший на себя труд камердинера, настойчиво уговаривал маркиза не выходить за крепостные стены. Фолк Нерри справился бы с командованием ничуть не хуже. Задачи были однозначны: стоять до последнего, нанести как можно больший урон врагу, тем, кто уцелеет в битве — отступить, не дав противнику прорваться к воротам.
Отказаться выполнять отцовское поручение и дать повод думать, что он опасается за свои перья? Беркут даже мысли такой не допускал! Старший сын герцога возглавил и строительство, и оборону временных укреплений. Разумеется, его присутствие добавило мужества рядовым защитникам. Каждый из них думал, что его светлость не отправит Беркута на верную смерть, значит, и у них есть шанс уцелеть.
Шанс действительно был. Во всяком случае, Беркут не собирался бросать подчинённых на растерзание варварам. Если первые три дня он не ввязывался в битву, осуществляя общее руководство, то, скомандовав отступление, не ушёл в первых рядах, а остался в группе прикрытия.
Наконец-то его меч дорвался до кровавой работы! Они с камердинером бились спина к спине, отражая волны взбиравшихся на баррикаду врагов. В заградительном отряде остались самые умелые, самые бесстрашные, самые верные. Ярость… Смерть… Крики… Свист пролетавших над головой стрел, звон и скрежет скрещиваемых мечей, стоны раненых… Кровь…
Даже в пылу сражения Беркут успевал отслеживать происходившее у подъёмного моста. Основные силы успели преодолеть его и просачивались в щель полузакрытых ворот. Пора отходить!
Хриплая команда — голос сорван. Фолк повторил, слова пронеслись по цепи. Первыми отбежали арбалетчики, сменили позицию и продолжали осыпать лезших на баррикаду врагов болтами. Маркизу в окружении охраны приходилось пятиться, отбиваясь от тех, кто всё-таки успел перебраться на эту сторону.
Арбалетчики уже на мосту.
— Командир, скорее! — встревоженный голос друга. — Поднимают!
Беркут оглянулся. Секунда… на крохотный миг ослабил внимание и тут же получил удар в плечо. Заметил лишь, как успевшие зацепиться за край моста люди подтягиваются и перебираются на него.
Последний раз ударил врага. Отбросил окровавленное оружие, подпрыгнул, хватаясь за ускользавшие вверх доски. Друг перевесился через край и схватил Беркута за ворот. Подтянуться… Чего проще? Резкая боль пронзила тело от шеи до поясницы. Кровь, до этого сочившаяся из раны, хлынула потоком. В глазах потемнело. Последнее, что запомнил Беркут, теряя сознание — круглые глаза камердинера и его раскрытый что-то кричавший рот.
Очнулся на носилках. Враги тащили его прочь. Вверху голубело далёкое манившее чистой высотой небо. Краем глаза заметил стену. Там стояли люди. Среди них окровавленным крылом трепетал на ветру багровый плащ отца. Герцог видел, что сын пробился к мосту, но не стал медлить — отдал приказ поднимать. Теперь Беркут не сомневался: отец изначально не оставил ему возможности вернуться в замок. Хорошо, что шёл последним — подумал. Люди успели уйти.
Отвернулся. Щурясь, посмотрел в бесконечную синь. Там промелькнула огромная крылатая тень. «Если бы я умел летать! Почему они лишили меня неба?».
Носильщики не церемонились. Бежали неровно. Теперь и лицо заливала кровь. Беркут попробовал дотянуться, чтобы вытереть, но цепь не позволяла поднять здоровую руку, не причинив острой боли раненой. Пусть! Снова закрыл глаза. Будь что будет.
Новое «пробуждение» случилось в центре вражеского лагеря. Носилки бросили наземь, раненного маркиза подняли на ноги, встряхнули.