– Просто стало интересно: если я вдруг умру, будут ли они обо мне так говорить? Какие найдут слова… Я ж уже однажды умирала. В три года, от кори. Почти умерла. Мама не любит об этом вспоминать, а я как сейчас помню высокую кровать, плачущих соседей и настольную лампу в виде грибка… Часто думаю последнее время про ту маленькую смерть под грибком… Мне иногда кажется, что я сейчас в похожем состоянии и начинаю уже распадаться на молекулы.

– Королева, ты совсем, что ли, дура? Причем тут твои молекулы? У тебя по химии и физике всегда двойки были, откуда ты вообще про молекулы знаешь? Вот скажи мне, чего тебе неймется? Ты начни думать двумя полушариями, не жалей мозг! Что тебя в жизни не устраивает? Зачем вообще такое говорить? – Настолько странные мысли еще не посещали дурашливую Иркину голову, во всяком случае, Катя ничего подобного от нее не слышала, ни слова, ни намека. Но было видно, что Ирка разбита и подавлена, беспричинно, как казалось Кате. – Пойдем лучше на Пушкинскую, посмотрим, как дом передвинули, ты ж еще не видела! Представь только, мы живем на улице с двумя передвинутыми домами! Сказка!

Ирка нехотя кивнула, настроение настроением, а на переехавший дом было действительно любопытно взглянуть. Про Саввинское подворье Ирка знала, ведь не раз, когда ходила с Катей в «кишку» за продуктами, они обязательно захаживали в тот двор. Теперь, спустя сорок лет после Саввинского, передвинули еще один дом, там, вверх по Тверской, сразу за Пушкинской площадью. Это была всем известная типография Сытина, красавец-дом в стиле модерн, в котором находилась редакция газеты «Труд».

Девчонки гуляючи дошли по тихим переулочкам сначала до школы, которую уже присмотрели для Лиски на следующий год, и затем, обогнув уродливую красно-кирпичную коробку театра, вышли на Тверской бульвар. На бульваре сочно пахло землей, словно только что тут проехал трактор и поднял глубокий пласт, но нет, ни трактора, не взбаламученной земли не наблюдалось – только старушки, щурящиеся на солнце, да отдельные мужички, читающие газеты на стендах. Гулять здесь было неудобно – Лискина коляска вихляла по каменистой аллее, кукла подскакивала на ухабах, а Бонька норовил перезнакомиться со всеми встречными собаками или хотя бы отметиться возле каждой клумбы. Еле добрели наконец до площади и встали у самой проезжей части напротив Пушкина. Переходить на сторону Сытинской типографии не стали – большое видится на расстоянии. Катя первый раз так прицельно изучала переехавший дом, до этого лишь пару раз промчалась на машине мимо, так и не успев ничего рассмотреть. Хотя и вглядываться особо было не во что. Типография все еще стояла в окружении серого высокого забора, за которым, видимо, скрывались рельсы, лебедки и всякие другие приспособления для переезда домов. Репортаж, подробный, с деталями и интервью, Крещенские видели по телевизору, поэтому Кате было все более или менее понятно – под дом подсунули рельсы и каким-то макаром перекатили вниз по улице Горького так, чтобы было видно новое здание газеты «Известия», хотя, если сравнивать, Сытинская типография была в разы красивее известинской серой коробки.

– А ты помнишь наши зеленые тарелки? – спросила Катя Ирку.

– Какие? Из сервиза? Помню, к чему это ты их вспомнила? – удивилась Ирка.

– А они из этого дома… Тут на нижнем этаже находился книжный магазин Сытина, вон на тех, втором и третьем этажах – редакции газет, а на самой верхотуре была сытинская квартира, где наш сервиз и жил долгие годы. Его специально заказывали на Кузнецовской фабрике. Ну вот, а лет пять назад нам его продал внук Сытина, для которого он оказался слишком большим. Так что сервиз с историей. Представляешь, а вдруг с теперь уже наших тарелок сам Чехов ел? Или Толстой? Это ж как в сказке! У меня перед этими тарелками прям трепет какой-то, а мама их раздает направо-налево. Кулебяку недавно испекли гостям, так остатки на тарелочке и отдали, как хлеб-соль! Я уже сколько раз ей говорила, и бабушка тоже, а мама оправдывается: все должно быть красиво!

В общем, постояли, побубнили, почитали лозунги на боковине дома – Лиска в этом отличилась, внимательно все рассмотрели и пошли обратно на бульвар, где погуляли еще с полчасика. Бонька притомился, да и сестричка тоже. Она все пыталась избавиться от надоевшей коляски с выскакивающим младенцем, подсовывая ее то Кате, то Ирке, а Бонька вывалил длиннющий язык и всем своим видом намекал, что ему давно пора поспать. Кое-как доплелись до голубятни, послушали, как во дворе у композиторов поет один из жильцов – и акустика хорошая, и аудитория всегда найдется, – и пошли домой. Ирка, казалось, успокоилась, ни о чем таком странном больше не говорила и даже по настоянию Лидии Яковлевны немного поела. Ну как поела – поклевала. И все, попрощалась и снова исчезла.