– Лидия Яковлевна, дорогая, никто еще не ставил передо мной такой оптимистической задачи! Вы, наверное, знаете, – обратился он к гостям, которые, собственно, давно были и его друзьями тоже, – что папа у меня был самым знаменитым хирургом во всем Саратове! И когда его спрашивали, почему он стал именно хирургом, он всегда отвечал, что для проктолога он слишком веселый, а для гинеколога слишком влюбчивый. А я никогда, например, не хотел быть ни хирургом, ни терапевтом, потому что до сих пор уверен, что хирургия – это терапия, доведенная до отчаяния. Решил сначала заняться урологией, но переметнулся, ушел совсем недалеко, в тот же район, в гинекологию. И, – он посмотрел на прекрасного художника Савву Барского, – могу тебе сказать как уролог художнику: мазок мазку рознь.

Первой басом засмеялась Света Горбунова, она смеялась всегда громко и именно первой, перед ней пролезть было совершенно невозможно. Она лихо поддернула на лоб чуть съехавший парик и, широко открыв рот, захохотала, громко и смачно выдыхая, словно питалась нутряным своим духом.

– Ха! Ха! Ха! – почти сказала она, обнажив все зубы до последнего, часть розовой десны, ребристое высокое небо, уходящее куполом далеко вверх, почти к мозгу, маленький смешной болтающийся язычок и заднюю стенку гортани. Ни один отоларинголог не мог бы к чему-нибудь придраться – все было безукоризненно. – Ха! Ха! Ха! – Света вторично подтвердила своим уникальным смехом услышанную шутку, и Бок, казалось, даже слегка зарделся. – Вовка, ну ты даешь! – Света по-молодецки хлопнула ладонью по столу так, что у соседей подпрыгнули тарелки. – Тебе на сцене выступать надо, уж намного талантливее будешь половины наших конферансье! Я-то знаю, о чем говорю! А ты все на посту! Скажи честно, не надоело?

– Это не может надоесть, Светик! Удивить, конечно, меня уже сложно, но ни в коем случае не надоедает. Так что донт уорри, далинг, not at all.

Вова с женой недавно принялись за изучение английского, что навело друзей на определенные мысли. «Как жалко, за кордон собрались», – сказала Лидка, но Алена мать успокоила: пока Бок хоть пару слов выучит на английском, не один год пройдет, не его это. В таком неожиданном решении винили, конечно, Володину жену, Жанну. И все, кроме нее, наверное, прекрасно понимали, как невероятно трудно ему будет отрываться от работы, друзей и Москвы. Именно ему, с его характером и жизнелюбием, именно в самый разгар жизни и карьеры, когда все схвачено, полно друзей и связей, когда ты самый молодой главврач большого московского роддома, тебя все безмерно любят, а сытая и безбедная старость уж точно гарантирована. Но все ставилось на сына, муж в расчет не брался. Поэтому Лидка и смотрела теперь на него с некоторой опаской, каждый раз немножечко прощаясь, немножечко отрывая от сердца и все больше осуждая Жанну. А Бока при встрече неизменно спрашивала, начал ли он говорить по-английски, и тот ей так же упорно отвечал: «Только со словарем. С людьми пока стесняюсь».

Архитектор Вова Ревзин, почувствовав некий спад в разговоре, произнес тост, подняв бокал за родителей такой замечательно девочки, выпил, крякнул и, даже не присев, стал с восторгом и азартом рассказывать про Москву, которую не просто любил, а очеловечивал.

Алена поняла, что момент настал. Она подмигнула Боку, дав понять, что да, уже пора, и профессор, наполнив свой стакан до краев чем-то импортным и очень алкогольным, картинно встал и произнес торжественно-театральным голосом: «Ну-с, барышни, пройдемте-с!»

Девчонки, прихватив рюмки и остатки вишневого ликера, засеменили к Кате в комнату за профессором, как крыски за Нильсом с дудочкой из сказки Лагерлеф.

Все устроились кто как мог, в основном на полу, стульев столько не нашлось. Катя зажгла свечи: во-первых, празднично, во-вторых, красиво, а в-третьих, в темноте и тем более при свечах намного проще задавать «такие» вопросы. А вопросов действительно накопилось. От совсем глупых до изощренных, от наивных до вполне научных. Научные задавала в основном Катя, которая уже много знала и так, и, кстати сказать, не без помощи Бока – он всегда пускал ее на операции, она обожала присутствовать при родах, ну и аборты, конечно, неоднократно видела. И все эти безумно «стыдные» для одноклассниц слова – вагина, мужской половой орган, коитус, оплодотворение, крайняя плоть и всякое подобное – совершенно не вызывали у Кати оторопи или ступора. Она сразу представляла анатомический атлас, где под подробными схемами и рисунками черным по белому было написано: vaginae, pénis, coitus, praepūtium…

Пока шла вступительная лекция по медицине и сексопатологии у Кати в комнате, на кухне тоже время даром не теряли – архитектор Володя Ревзин рассказывал о гигантомании, а точнее, о грандиозных планах по развитию Москвы еще во времена отца всех народов Сталина. Два Владимира – Бок и Ревзин знаниями обладали обширными, чувством юмора отменным, интеллектом исключительным и были в этом даже похожи. Слушать их было одно удовольствие. Даже Принц перестал болтать со Светкой, они положили вилки и принялись слушать.

– В Москве вообще много чего в сталинское время задумывалось, но по каким-то причинам мы это не поимели… – Видно было, что Володе план по реконструкции Москвы близок не был. – Может, и слава богу, хотя, думаю, все бы уже давно попривыкли. Во-первых, намечался огромный Дворец Советов высотой четыреста метров, да еще и со стометровым Лениным вместо шпиля. Можете себе представить этот размерчик, Лидия Яковлевна? – Лидка лукаво посмотрела на Вову и почему-то слегка зарделась. – Во дворце собирались проводить сессии Верховного Совета СССР и всякую другую важную… – Вова замялся, подыскивая правильное слово. – Чепуху. Это был самый вроде как великий проект архитектора Иофана. Был такой, я вам как-то недавно рассказывал. – Вова отхлебнул морсика и зачем-то заел кусочком соленого огурчика. Потом поморщился и снова сделал глоток морса. – Ленин еще хотел крутиться вокруг своей оси, чтоб зорко следить за всеми москвичами и гостями столицы. А построен он должен был быть на месте храма Христа Спасителя. И соседнюю станцию метро уже переименовали во «Дворец Советов». Три года она так и простояла «Дворцом», а потом превратилась в «Кропоткинскую». Но тут началась война – и планы рухнули…

А у молодежи в соседней комнате все было не так безнадежно. Стометровая статуя старенького вождя соперничала по значимости с насущными проблемами сексуального плана и победить никак не смогла бы. У Кати, например, вопрос был простой и вполне обыденный – дает ли прерванный половой акт стопроцентную гарантию, чтобы не забеременеть. Ответ она приблизительно знала, что не дает, но хотела, чтобы Бок это подтвердил и обосновал. Они и раньше много разговаривали на разные медицинские темы, в преддверии, так сказать, Катиного поступления в вуз – надежда у Бока на то, что девочка станет врачом, все еще теплилась. Вот и сейчас Катя, чтоб не ходить вокруг да около, задала подружкам тон, спокойно и не краснея произнеся запретные слова. Всех внимательно оглядела – испуганные, покрывшиеся испариной, девчонки замерли, переваривая слова, впервые произнесенные вслух, и понятный ответ доктора. Было видно, что у каждой уже на подходе и свои вопросы. Они начали потихоньку и очень издалека, но все еще сильно стесняясь – мало того, что перед ними был мужчина, хоть и доктор, так еще и подружки сопели рядом от смущения! Каждая несла какую-то свою прекрасную чушь, спрашивала о самом тайном и интимном, но так или иначе все девчоночьи вопросы сводились к одному – как вести себя при первой настоящей встрече с мужчиной, как лучше предохраняться, надо ли подождать еще или уже пора расставаться с девственностью, и самое важное, о чем необходимо было узнать у известного гинеколога с учеными степенями и регалиями, – нужно ли выключать свет, когда «это» должно произойти. Катя постаралась не прыснуть от смеха, но сдержалась – всякое такое наивное и полудетское исходило от круглой отличницы, получившей единственной среди всех ярко-красный аттестат, но при этом сильно задержавшейся в своем пубертате, рыхлой и незрелой девицы. Она не собиралась в обозримом будущем расставаться с девственностью, мечтая посвятить всю жизнь чистой науке, а это так, по привычке спросила, для проформы, поскольку, если есть учитель, пусть даже и гинеколог, должны быть и вопросы, она привыкла спрашивать и записывать ответы. Но Бок ее предупредил. «В любом случае, май дарлинг, – сказал он со знанием дела и отхлебнув водки, чтобы не рассмеяться, – будь готова к тому, что, когда душа борется с телом, тело все равно побеждает!»

В общем, Катя знала наверняка, что почти все подружки были девственницами. Кроме, конечно же, Ирки Королевой. Но вопрос, который задала профессору Ирка, Катю откровенно потряс:

– Владимир Михайлович, а бывает, ну… это… что и родственников связывают какие-то отношения? Я имею в виду… – Тут Ирка замялась и, видимо, жутко покраснела, было темно, лица освещались только мерцающими свечами, но Катя все равно почувствовала жар, пошедший от подружки, словно рядом открыли пышущую духовку. Ей, конечно, было безумно стыдно задавать такие вопросы, но у кого еще можно было спросить? Она еще мгновение помолчала, потом почти прошептала: – Я имею в виду половые…

Девчонки вскинулись, словно качнуло автобус, в котором они ехали все вместе, дернулись, выпучив глаза, и потянулись за единственной бутылкой с остатками «Черри херинга», стоящей на полу. И правда, такой стыд надо было срочно запить.

Бок внимательно посмотрел в потолок, покрутил головой, словно решив срочно размять шею, и попытался сделать вид, будто подобные вопросы от советской семнадцатилетней девушки он слышит чуть ли не каждый день. На самом деле это случалось довольно редко за его многолетнюю практику – со взрослыми всякое бывало, и не то спрашивали, но чтоб услышать такое от девочки… Поэтому и ответ должен быть найден самый тактичный и психологически верный. Со школьницами по своей профессии он работал много, от венерических заболеваний лечил, аборты восьмиклассницам по медицинским показаниям делал, у пятнадцатилетних роды принимал, да, было, но чтоб интересоваться инцестом… И проблема состояла в том, что если этот вопрос задан, причем прилюдно, через силу, то для этого должны быть очень веские основания, отговоркой не отделаться. Тем более дело хоть и не подсудное в СССР, но чрезвычайно осуждаемое и психологически травмоопасное.

– Катюнь, водички принеси, пожалуйста, или морсика, если остался, мне запить нечем, – доктор Бок хоть как-то попытался разрядить возникшее напряжение.

Девчонки натужно молчали. Катя встала, вышла, закрыв дверь, и пламя свечей шарахнулось от резкого движения.

Встреча с профессором Боком и первой в жизни бутылкой горячительного. Но это так, для храбрости

На кухне было поспокойнее, ничего такого ужасного не обсуждалось, гости с интересом слушали архитектурные ревзинские зарисовки, запивая их джином с фантой.