‒ Оба-на, да ты говорящий! Язык-то твой явно нетюркской группы, башкирский-то я немного знаю, – включился в беседу дед. ‒ Я пойду домой, пошли со мной. Кайту5! ‒ Вил замахал рукой в сторону дома, показывая жестами и храпом, что хочет спать.

Южанин вскочил, наблюдая за уходящим дедом, и вскоре, согнувшись, медленно последовал за ним на расстоянии броска своего нового копья.

Вот и пришли. Жестами и едой удалось заманить детину в дом. Пока он ел, Вил решил провести сеанс связи, чем страшно испугал южанина ‒ тот забился в угол и затаился.

‒ У меня всё нормально. Грязный и исцарапанный? Это я упал с чердака, скользко, дождь. Как у вас? Всё хорошо?

Вскоре общение завершилось, Вил начал переодеваться в сухое. Всё это время за ним следили угольки глаз спрятавшегося за печью немого.

‒ Ладно, я спать. Ты поешь ещё яйца да хлеб и ложись, куда найдешь.

Детина хрюкнул в ответ, доел хлеб, скрутился у печки, обняв копье.

Ночь. Незнакомец ворочался во сне и стонал. Вил, не мог никак уснуть ‒ его мучали мысли о том, что же делать с этим детиной дальше. Кто он и откуда? Постепенно усталость и мерный шум начавшегося дождя сморили старика.

Под утро небо очистилось от облаков. В избе стоял храп, который заглушало скимение комаров. Михалыч ничего не слышал ‒ крепко спал. Солнце только-только начало появляться из-за горизонта, окрашивая небо переливами розового цвета, звёзды и луна не спешили угаснуть. В эти моменты на небосводе объединялись день с ночью…

***

Гортанные крики мамонтов разорвали тишину раннего утра. Яркое солнце осветило верхушки раскидистых деревьев. По лианам, свисающим с немногочисленных пальм, прыгали мелкие обезьяны. Климат стал суровее, и лес менялся на глазах: бамбук и пальмы начали исчезать, берёзы и сосны легко отвоёвывали жизненное пространство у теплолюбивых растений. На поляне расположился лагерь людей: шалаши, кое-где дымились кострища, оставленные с вечера. Крепкий мужчина с крупной головой дремал, опершись на копье. Он только что вернулся с обхода территории, замёрз и устал. Ночи были холодны ‒ выпадала обильная роса. Из шалаша вышла молодая женщина и громко окликнула мужчину:

‒ Ур, сюда!

Мужчина очнулся, замотал головой.

‒ Иду, Лу, иду. Чё орать-то.

С трудом переставляя затёкшие ноги, охотник устало направился к своему жилью. Дома дети спят, на листьях лежит кусок вчерашнего, плохо прожаренного, жилистого, жёсткого, как кора, мяса. Весь пол и стены шалаша устланы плохо выделанными шкурами, воздух в жилище так ароматен и удушлив, что с непривычки хочется сразу выйти отдышаться.

«Как же мы тут живём, ‒ мелькнула в голове мысль. ‒ Постоянный запах сырости, грязных тел и шкур. Летом лучше бы спать на улице».

Охотник жадно отрывал куски мяса зубами, давясь, глотал их целиком. Засыпая, Ур зарылся в кучу шкур, пытаясь согреться. Жена в спешке покинула шалаш. Рядом, также зарывшись в шкуры, спало четыре девочки.

Поднялось солнце, в лагере зашумели. Женщины принесли орехов, проснулись дети. Старшие помогали по хозяйству, маленькие шумно играли. Ур тяжело поднялся, он простыл: всё тело ломило и каждое движение приносило боль. Прозвучал звук горна, пора собираться на утреннюю оперативку. Каждое утро старейшины распределяли работу и наказывали нерадивых тяжелым трудом и лечебным голоданием.

‒ Ты, ‒ старейшина ткнул пальцем в Ура, ‒ сегодня мнёшь шкуры.

Скромный язык племени не позволял красноречиво выражать мысли, но жесты и пантомима помогали, как ничто другое. Но лучше всего помогал лёгкий удар палкой по спине.