Душе было беспокойно: слишком важные и необыкновенные события начинались на выставке, чтобы поверить, что все вдруг пойдет прахом.

Уже вчера на лужок перед «Лактобациллином» на биндюгах и площадках для перевозки мебели по частям привезли аэроплан.

Уже вчера весь день Андрей Ефимович Чаркин работал на сборке аппарата со своими помощниками, и, разумеется, Андрюшка и Стивка быстро втесались туда же, в подручные, и к концу дня на площадке среди стуков и металлических взвизгиваний то и дело слышались желанные для мальчиков призывы:

«Андрюша, сбегай за водой». — «Стивка, держи крепче». — «Мальчики! Тащите элероны!» — «Что тащить?» — «Вон те крылышки», — споро объяснял огненно-рыжий, вспотевший на работе Андрей Ефимович. «Прекрасно, — приговаривал он, — лихо! Я знаю, дети любят п-порядок». Иногда свои приказания он отдавал в рупор.

К вечеру готовый к полету биплан воздвигся на площадке против «Лактобациллина». Солдаты из морского батальона прикрепили его канатами к столбам…

Огненный, веснушчатый Чаркин, прежняя белокрылая Фина с короной кос вокруг головы, как у королевы, быстрые солдаты морского батальона, шустрый Стивка, аэроплан, похожий на этажерку, — все это грезилось Андрюше ночь напролет, смешивалось, беспокоило и обещало радость.

И вот теперь ясное золотистое утро вливается в комнату. К запаху горелого молока примешивается запах прибитой водою земли: дворник поливает газоны из шланга. А соседка стучит секачкой — рубит баклажаны. На подоконнике тени листвы играют в пятнашки. Словом, все невыразимо хорошо.

Однако же, наперекор этой мирной правде, выражая свое приподнятое счастливо-бунтарское состояние, Андрюша бубнил: «Дикое настроение охватывает меня. Безудержность, восторг, новизна ощущений…»

— Что? — отрывисто спросил Александр Петрович.

Андрюша надменно повторил:

— Земля — враг. Хорошо бы открыть другую, новую землю.

— Понес свою чепуху, — горько усмехнулся Александр Петрович. — Ты вот что, дружок, запомни: в шкафчике брынза и гречишный мед. Завтракай и сейчас же отправляйся. Там сегодня, наверно, будет столпотворение, наплыв. Маруся одна не справится… Что же это запаздывает Арон?

Арон Моисеевич, верный поставщик молока для выделки лактобациллина, держал ферму. Туда они с Александром Петровичем и уезжали. Андрюша любил дядю Арона и любил иной раз прокатиться в шарабане, гремящем бидонами, до самой Дальницкой заставы, но сегодня было не до того, и он с нетерпением ожидал, как бы поскорее явился дядя Арон: с минуты на минуту мог раздаться призывный посвист в два пальца.

Наконец Арон Моисеевич постучал в дверь кнутовищем, Александр Петрович заторопился, листая свою записную книжку:-не забыл ли чего?

— Готов, готов, входите, Арон Моисеевич, сейчас поедем.

— Здравствуй, Андрюшечка, — ласково здоровается дядя Арон. — Роза прислала тебе пирожки и с повидлом и с вишнями, а у меня на шарабане новые шины. Чи не покатаешься? Александр Петрович — папа добрый, перечить не станет… А вы, Александр Петрович, все кумекаете? — и Арон тяжко вздохнул.

Папа надевает легкий картуз, говорит:

— Андрея не трогайте, ему пора в павильон — перемывать банки. Там, знаете, сегодня Ходынка — летает Чаркин, а ему еще надо постричься. Напрасно его балуете. Пирожками не объедайся…

Кому постричься, Чаркину, что ли? Какая такая Ходынка?

Вообще говоря, Андрюша любил эту работу — перемывать вместе с усердной официанткой Марусей банки из-под лактобациллина, складывать в ящики и отправлять к Розе, жене дяди Арона, на Дальницкую, где на большом дворе, выложенном диким камнем и полном голубей и кур, собак и навоза, в холодных погребах тускло поблескивают огромные бидоны молока и простокваши, изготовляемой по рецепту профессора Мечникова, — лучшее средство для жизнерадостности и долголетия, чего так желали всем людям и папа, и Вера Кирилловна, надзирающая за правильной закваской молока, и ее муж, доктор Кирик Менасович.