Меня как обожгло.

— Коста, а не видел ли ты там такого хлопца? — И я описал Стивку: долговязый, но ловкий, белобрысый и веснушчатый, настырный, а главное — грамотно говорит.

— Помню, — лениво ответил Сахно. — Був такий: пегий и цыкавый.

— А как звали его, не помнишь ли?

— Степкой.

— Может, Стивкой, а не Степкой?

— А то ж! Точно, — даже обрадовался Коста, — Стивка! Помню его: длинный, а вставал во весь рост — хочь под пулеметом. Дюже грамотный. Как зачнет доказывать — все докажет.

— А в какой одежке? Сахно подумал:

— Шинелька юнкерска, что ли, тилько с обрезанными пуговицами.

Сомнений не оставалось. Волнение перехватило горло, но я собрался с духом и спросил:

— И что же с тем хлопцем?

— Та я ж казав: дрыгался, как скоморох. Перерезали его ингуши из пулемета.

— Где то было? — глухо спросил я.

— А когда брали офицерское собрание.

Я вылез из-под кожуха.

В небывалой тишине ночь равнодушно пахнула на меня дымком и промерзшими травами. Сахно тут же захрапел. Храпели на все голоса и другие бойцы. Всюду передо мной была неподвижная степь, а в небе неутомимо куда-то торопилась мутная луна. То и дело обдавало холодом глубокой осени. Но я не чувствовал холода и предложил караульному заменить его: дескать, поспи, а я покараулю.

Из лап кулаков мы вырвались.

Через год я опять был в этих степях. Но и на сей раз, когда по уездам стало спокойней и я уже в качестве землемера участвовал в распределении десятин в трудовое пользование между хлеборобами, — и на этот раз, хотя по-прежнему мечтал я побывать в Валегоцулове, в Лесной коммуне, в гостях у Зины Шишовой, — я туда не попал.

И вот прошла жизнь.

Я не пошел туда, куда звал меня однажды Стивка Локотков, я не побывал в Лесной коммуне, в первобытной коммуне начала двадцатых годов, зато в жизни случилось многое другое.