На этот раз меня освободили полностью, и удары посыпались на плечи и грудь Преображенского наравне с каплями дождя, атакующими крышу внедорожника.

— Гады. Бесчувственные истуканы. Да зачем вы вообще прилетели к нам на планету?! — возмущалась я, не в силах успокоиться, и ощущала, как постепенно приближаюсь к состоянию истерики. Со мной никогда такого не было. Ни один человек, кроме баб Зои, не был способен вывести меня из себя настолько, чтобы я утратила привычные контроль и хладнокровие. Я знала причину, по которой это могло случиться, но упорно боялась признаваться в этом самой себе. Ведь если принять хоть на мгновение факт того, что Саш каким-то образом засел у меня в сердце…нет, я не могла этого допустить!

Кажется, самому Преображенскому факт избиения наскучил. Выдержав некоторое время наносимые удары, он снова перехватил инициативу, перемещая меня к себе на колени, да так, что пришлось оседлать его, упираясь спиной в руль и почти ложась на грудь кадровика. Атаковать его в таком положении стало гораздо труднее, но больше мне этого и не позволили.

— Лей, — спокойно обратился Саш, когда, наконец, дождался прекращения потока ругательств. — То, что я не чувствую, как ты, не значит, что мне не больно. Физическое восприятие у меня на должном уровне. А ты, вместо того, чтобы отбивать руки, могла бы просто поплакать. Поверь, ты не единственная жительница Земли, которой этот способ приносил удовлетворение.

— Ты же не знаешь, что значит плакать, — хрипло, пока горло еще не отошло от обвинений в отношении кадровика, возразила я. — Ты ведь только совокупность эмоциональных изменений чувствуешь!

— Я и говорю с этой точки зрения, — согласился Саш. — Чтобы заплакать, человеку не так много нужно: всего лишь подавляющее влияние жалости на нервную систему и желание сообщить об этом всему миру.

— Замолчи! — терпеть его издевки я больше не могла — замахнулась снова. И снова он меня опередил, буквально распластав на себе и не давая пошевелиться. Не знаю, как, но именно сейчас он по-настоящему понял обуявшие меня противоречивые эмоции, с которыми я устала бороться. Устала — и банально разревелась, не сдерживая ни силы, ни размера своего страдания.

Вместо того чтобы начать издеваться дальше, Преображенский начал гладить по голове и спине, давая выплакаться и выпустить наружу все, что терзало меня до нынешнего момента. Я позорно выла у него на плече, цепляясь за рубашку, а он все продолжал и продолжал свои успокаивающие движения. Когда поток рыданий стал потихоньку иссякать, а я вместо бурного слезоотделения принялась шмыгать носом, он отстранил мое лицо, но лишь для того, чтобы попробовать губами дорожки проторенных на щеках слез.

— Не трогай меня, — поморщилась я. — Я сейчас вся красная и страшная до безобразия.

— Ты самая естественная и привлекательная, Лей, — признался Саш, с неподдельным восхищением оглядывая меня. — И когда я вижу, что ты демонстрируешь эмоции только мне, это порождает странный интерес и необъяснимое чувство легкости оттого, что такого человека я принял в свое личное пространство.

— Это радость, — машинально отозвалась я.

— Что? — не понял кадровик.

— Комплекс описанных тобой эмоциональных ощущений, — с умным видом передразнила его я, — может означать лишь одно: ты только что испытал радость, Саш.

— О, — коротко прокомментировал он мои наблюдения. — Выходит, не такой уж я и истукан? — и на меня посмотрели с таким детским интересом в глазах, что я не смогла съязвить в ответ.

А потом я почувствовала это. Его тело под моим, напряженное до предела, несмотря на то, что выглядел Преображенский до завидного расслабленным. Его ожидание, когда, казалось бы, он только и занимался тем, что донимал и провоцировал меня. И блестящие края голубой радужки, которую мне захотелось рассмотреть ближе. Только вместо этого встретились наши губы, и контролировать плохо скрываемые желания я перестала.

О сопротивлении было забыто, когда я схватилась за плечи Преображенского. Одной рукой он уверенно обхватил мою талию, другой потянулся к приборной панели. Что — то щелкнуло в салоне, и сиденья с шумом откинулись назад, а вместе с ними и мы. Смягчив падение, Саш сменил положение, оказываясь сверху, чтобы почти сразу же окунуться в ураган моих поцелуев, пока мы заползали ближе к заднему сиденью. Ботинки я неловко скинула сама, джинсы и белье предоставила снимать ему, отчаянно помогая расстегивать змейки и пуговицы. В этот раз не было ни изучения, ни предвкушения — одна голая страсть, в которой сгорали мы оба. Он резко вошел в меня, вызывая протяжный стон, и начал ритмично двигаться внутри, и я помогала этому, обхватив ногами его ягодицы. Я не выпускала его ни на мгновение, прикрыв глаза от удовольствия, которое дарил мне мужчина, поступивший слишком подло, чтобы быть прощеным человеческой частью моей души. Странный диссонанс — чем ближе к состоянию единого целого стремились тела, тем больше отдалялись души, отстраненно наблюдая за творящимся в машине безумством. И, тем не менее, закончить одновременно это нам не помешало. Как не помешало мне до боли впиться в губы Преображенского, когда он совершал свой последний толчок. Раз он стал инициатором предательства, теперь я могла воспользоваться его же оружием в собственных целях.

Потом, когда дурман желания отошел на второй план, а Саш меня покинул, я повернулась на бок и свернулась калачиком, напрасно пытаясь прикрыться оставленной на теле рубашкой. А когда поняла тщетность усилий, просто спрятала лицо в ладонях. Нет, стыдно мне не было — это оказалось просто окончательным этапом эмоциональной разрядки — пугала дальнейшая перспектива развития собственной судьбы.

Не знаю, чем в это время занимался Саш, но вскоре сверху на меня опустился мягкий плед, укрывший и согревший оголенные ноги, а сзади прижался сам кадровик, и я совсем не возражала, когда он сделал из своей руки подушку для моей головы, аккуратно собирая разметавшиеся волосы. Я прикрыла глаза, лениво и неловко ощущая, как ладонь Преображенского по — хозяйски устраивается на моем животе, начиная вырисовывать там непонятные узоры.

— Зачем ты это сделал? — горечь все же пробилась на поверхность, и не задать самого главного вопроса я просто не могла. — Зачем сдал меня Диорну после того, что было?

— После того, что было, будь я человеком, я бы об этом пожалел, — в его голосе слышалась улыбка, которой я совсем не понимала. — Я же сказал тебе, я совершенно не ожидал, что вечер понедельника закончится настолько прекрасно. И встретился с тобой как раз после того, как виделся с Диорном, где и сообщил информацию о тебе. Моей ошибкой было то, что любопытство заставило меня подойти к скамейке, на которой ты сидела в парке перед «Сиянием». Дальше все было делом техники — со стороны лейнианцев. Они полностью проработали твою историю за ночь, и к утру я уже имел достаточно веские причины полагать, что ты являешься полукровкой. Те же сведения имел и Диорн. Во вторник я уже пытался предупредить тебя не встревать в конфликты с Артуром. Тогда и вмешалась личная составляющая. Но я сдержал обещание, и ничего о наших встречах никому из лейнианцев известно не будет.