3

В маленькой тесной кухне кипели приготовления. Хозяйка дома Валя, а также Зоя, которую пригласил Игорь, и Лариса, подруга Геннадия, хлопотали у стола и у раковины. Они отказались от помощи вновь пришедших, отпустив их с миром в большую комнату, где уже расхаживала недавно приехавшая в одиночестве хорошенькая блондинка Марина.

Еще в прихожей Виктор Орлов внимательно огляделся. Пустая вешалка, веник в углу… Обрюзгший неопрятный Сашка — такие люди всегда внушали Виктору чувство брезгливости. Из-за спины Сашки выглянула оживленная, однако же с заспанными глазами, измотанная какая-то жена его, Валя. Выражение растерянности и мышиной занятости, казалось, давно и навсегда застыло на ее простеньком личике. Орлова слегка передернуло, хотя он и поздоровался вежливо с Валей.

— Здравствуйте, здравствуйте, гости дорогие, проходите, будьте как дома, — повторяла Валя вслед за мужем, однако по выражению ее лица можно было подумать, что гости застали ее врасплох, и она просто не знает, как быть и что в первую очередь для неожиданных и почетных гостей сделать.

Постояв в нерешительности, приветливо и растерянно улыбаясь, так ничего и не придумав, она повернулась и деловито ушла в кухню, к столу, где как раз перед приходом гостей принялась за разделывание селедки. Вернувшись к прерванному занятию, она тут же забыла обо всем на свете, кроме одного: вскрыть селедке живот, вытащить бурые скользкие внутренности, вычистить как следует сердцевину, а потом аккуратно порезать…

— Попали, кажется, — тихо, так, что никто больше не слышал, сказал Виктор Орлов Сусанне, войдя в комнату и чутьем угадав, что компания эта опять, конечно же, не та, и что пообщаться в сущности будет не с кем. Окончательно убедил его в этом почему-то торшер, стоящий в большой комнате рядом с диваном — торшер был старомодный, хотя и новый, массивный, с аляповатым большим абажуром… Вспыхнувшая было искорками надежда — когда они шли по праздничной улице, по широкой центральной улице, и потом вошли в подъезд нового двенадцатиэтажного светлого дома, а Сусанна после церемонии знакомства с Игорем и Генкой и ландышей вдруг почему-то стала ему дороже, — вспыхнувшая вдруг было надежда погасла уже тогда, когда они поднимались по лестнице. А теперь… Этот старомодный торшер, добропорядочный, основательный — где они его откопали? — веник в углу… И вслед за столь робко выглянувшей надеждой начало им овладевать состояние привычной, желчной, безнадежно серой меланхолии и тоски.

Сусанна мгновенно почувствовала сначала то, а теперь и другое — сначала надежду Виктора, а теперь его меланхолию. И так же, как он, она поначалу воспрянула духом, а потом расстроилась: слова Виктора «Попали, кажется» и тон, и глаза его очень огорчили ее. С неосознанной материнской заботливостью она поправила ему уголок платочка в нагрудном кармане, незаметно для всех тихонько поцеловала в щеку и сказала, негромко:

— Ничего, пока трудно сказать, там видно будет. Еще ведь не все пришли…

Поэт Игорь, еще не знающий, как вести себя, путающийся в ролях — дон-жуана играть? простого малого? знающего себе цену поэта? Или все-таки Мартина Идена? Войдя в большую комнату, он машинально обратил внимание на книжный шкаф и механически пошел к нему — знакомое существо! — пробежал глазами корешки книг и почему-то вспомнил: еще в школьные годы кто-то из взрослых заметил и оценил его привычку сразу обращать внимание на книги, если они в комнате есть. Как будто от силы, а не от слабости у него это, как будто не спасения он в книгах ищет! В незнакомой обстановке, в ожидании, ловящий знаки и импульсы, чувствующий, что и Сусанна следит за ним в этот момент и хорошенькая Марина, и Орлов тоже, а может быть, и другие, Игорь вытащил из ряда томик Апухтина, полистал автоматически и поставил на место. Да там… в кухне… Зоя, которую он пригласил — она приехала без него, раньше. Чужая какая-то она все-таки. Совсем чужая. Да еще и накрашенная слишком — маска какая-то. Куда я опять попал? — с грустью подумал он.

Юрисконсульта, высокого, на совесть сложенного Геннадия, от которого так и веяло здоровьем, простором среднерусских полей, буйством дубрав, едва лишь переступил он порог квартиры, тут же осадила и взяла в плен нетерпеливо ждавшая его Лариса. Хотя они и виделись не далее, как в эту самую ночь — утром она прямо от него поехала к Сашке, — однако никак не могла примириться даже с такою разлукой, она страстно желала бы, чтобы он вообще ни на шаг не отходил от нее. Лариса была двадцатилетняя женщина с несколько полноватой фигурой, с растрепанными темно-каштановыми волосами и диковатым взглядом восточных глаз.

— Ну как, мама не приехала? Никто нас не видел? Ты выспался? Все в порядке? — засыпала она Геннадия градом вопросов, и настроенный благодушно, выспавшийся, большой и сильный Геннадий с улыбкой обнял и успокоил ее. Перед ним уже сиял во всем своем блеске «Карнавал-в-Рио» — такой, какой он видел однажды в кино, а потом дорисовал в воображении: пляски, песни несколько дней и ночей напролет, хороводы, красивые, знойные женщины, джазы и барабаны на перекрестках опьяненного шумного города, бочки с вином… — сиял как напоминание, как очень может быть, что доступная в скором времени мечта, как достойный подражания образец. Однако успокаивая и обнимая Ларису, он почему-то печально вздохнул.

Он ушел от Ларисы в другую комнату, спокойно ушел, не торопясь, все еще переполненный чувством хорошего ожидания, однако не прошло и минуты, как из кухни донеслось ласковое, грудное контральто Ларисы:

— Ген, пойди сюда, нужно банку открыть.

Услышав этот ласковый зов, Геннадий вздохнул вторично.

4

Все тянулись и тянулись суетливые, возбужденные, немного бестолковые, но все же очень приятные, волнующие, насыщенные ожиданием и неизвестностью, предпраздничные минуты.