— Как он подделал волокна? — спрашивает он, не отрывая взгляда от денег. — Они не нарисованы. Они в самой бумаге. Трафарет? Офсетка?

— Оттиски, которые сейчас гуляют по городу, — это не просто трафарет для чернил. Это сложная комплексная техника, предусматривающая перестановку серийных номеров для того, чтобы можно было их менять. Конечно, немаловажную роль играют и сами печатные станки — мы закупали их в Иране, они имитируют те, что стоят в Монетном дворе в Вашингтоне. На самом деле ноль выгоды, как казалось мне: эти станки вышли из оборота в четвертом году и должны были быть уничтожены в полной секретности, но их успели вывезти из страны. Тем не менее еще полгода Карл занимался… — Эчизен подбирает слово, — модификацией этих станков. Их сложно, но можно достать, если ты знаешь, где искать, и не боишься последствий. А вот его клише… Это ювелирная работа. Он уговорил меня провести одну… акцию, — тщательно подбирает слова епископ. — Мы запустили одну из финальных партий фальшивок на Гавайях и сымитировали донос — партию изъяли.

— Нет, — говорит Рид, внезапно понимая, к чему все идет. — Нет, да вы…

— Ее…

— Вы издеваетесь?

— Признали подлинной. А донос — дезинформацией.

Такого не может быть. Это сказки для малолетних преступников, считающих, что преступный мир полон бандитской романтики, как в фильмах Гая Ричи. Все любят байки про бандитов, которые совершают невозможное.

Но Рид отлично знает, что преступники не могут творить чудеса. Они не умеют уклоняться от пуль, как Нео[1], они не исчезают, разлетаясь деньгами, как Джей Дэниел Атлас[2]. И они не создают идеальные фальшивые деньги, которые признает подлинными Монетный двор США.

Тем не менее он пытается разобраться:

— Если у вас все было на мази, зачем было прикрывать лавочку?

— Мы и не планировали. Но когда в дело вмешивается Картель, — епископ слегка сводит брови — жуткое зрелище, учитывая, что он продолжает улыбаться, — ты ничего не можешь планировать заранее.

— Ну, естественно, они пронюхали, — бормочет Рид. — Это же Картель. Но если полетели головы, почему Церковь еще не сровняли с землей?

— Потому что мне много лет и я не дурак, Эйдан, — улыбается епископ. — А еще потому, что самым секретным из всего было не производство денег, а мое партнерство с Карлом. Никто из ребят не был в курсе, знал только Лестари.

— Не хотели подставляться?

— Ты даже представить себе не можешь насколько. Если бы Басир узнал, что не то что я, а вообще кто-либо из Джакарты поддерживает Карла, он бы уничтожил этого идиота подчистую. Вместе со всей бандой.

Рид уже не знает, радоваться ему новым сплетням или жалеть себя: раз Эчизен рассказал ему о своем сотрудничестве с Гринбергом и раз он до сих пор жив, значит, это все еще тайна за семью печатями. А это означает, что Рид слишком много знает. Очень чреватое для него клише.

Он уже отчетливо ощущает, какими крутыми становятся повороты в истории, куда его собираются втянуть.

— Звучит так, будто у Басира с Гринбергом какие-то счеты, — несмотря на тревогу, Рид сохраняет легкомысленный вид. — Какая-нибудь грязная тайна? Люблю грязные тайны, но, знаете, если она совсем грязная, я не буду настаивать, можете сохранить ее при себе.

— Ты вряд ли слышал эту историю. — Эчизен молчит некоторое время, качая в руке чашку, но, когда Рид уже надеется, что ему так ничего и не расскажут, он продолжает: — Карл и Басир не ладят.

— «Не ладят» в каком смысле? — уточняет Рид. — Мы ведь о лидере Картеля Восхода говорим, а не о янки из японского квартала. У этого «не ладят» степень «ты плохой, вылезай из моей песочницы» или «ты плохой, я брошу твой труп в Китайское море»?