— Вы узнаёте имя — и сами рисуете образ его обладателя. Разве не так?

— Нет! — помотал головой Мантл. — Само имя таково, что безошибочно выводит на верный образ.

— Так откуда же вам знать, что ваши образы верны? Вы, насколько я слышал, в мутантском ареале впервые. Кроме нашего проводника — ещё ни с кем из мутантов не знакомы.

— Признаю. Но и проводник наш — отличный пример. Только вслушайтесь в его имя: Сопля!

— А что? Звучат, как музыка? — с чуть тёплой — «сочувственной» иронией осведомился Костич.

— Может, и неблагозвучно, но до чего же метко! Это имя передаёт самую суть, вы не находите? Мутанты — очень талантливый народ. Они подмечают в человеке главное, а уж потом — дают имена: нелицеприятно, но справедливо. Достаточно поглядеть на Соплю…

— И понюхать Пердуна, ага, — продолжал тонко иронизировать Костич.

— Да! — с вызовом встретил Мантл его предложение. — Чтобы понять Пердуна, его надо нюхать. Обонять. Я так думаю!

— А вот я думаю, — сказал Костич уже серьёзно, — что большого таланта для изобретения подобных кличек отнюдь не требуется. Сопля при нас так часто умывался соплями, что не углядеть их мог разве слепой на оба глаза. Да ведь и Пердуну довольно однажды испортить воздух — и имя готово. Таланты-то в чём?

— Возможно, во влиянии имени на судьбу? — предположил Веселин Панайотов, пока Мантл обдумывал ответ.

— О, вы о магии имени, — оживился Костич, — хотите сказать, что сперва мальчишку нарекли Соплёй, а потом у него потекли такие густые сопли? И Пердуну аналогично устроили сложности с кишечником?

— Да, — скромно согласился болгарин, — в примитивных сообществах такое сплошь и рядом. Детей стараются заранее наделить пороками, чтобы предотвратить их совершенство. Не то зависть одолеет.

Тут и старый Ратко не утерпел, вмешался в разговор.

— Имена часто стоит понимать от противного, — выдал он поучение, — особенно имена ругательные, которые по сути своей — обереги. Назовёшь ребёнка Соплёй — и не возьмёт его простуда. А Пердуна минуют болезни живота и духи кишечных инфекций.

— А Прыща — кожные высыпания, — подхватил Вацлав Клавичек, улыбаясь во весь рот, и гордо поглядел по сторонам, как бы говоря: «А я первый уловил эту логику!».

А вот Карелу Мантлу идея имён-оберегов с первого рассмотрения не понравилась. Он уловил в ней угрозу своему тезису о «народной мудрости», и, кстати, совершенно безосновательно. И — не без патетического надрыва — выдал вдруг такое:

— Жаль, что и профессор Милорадович не доверяет разуму народа, который мы приехали изучать! Жаль, что в мутантах Дебрянского ареала, о культуре которых ныне заговорила вся Европа, господин профессор усматривает лишь представителей отсталых племён. И даже в именах, верно отражающих действительность, заранее готов искать примитивную магию. Нет, уважаемый профессор, эти мутанты не столь просты, как вы думаете. В чём-то — они опережают даже прогрессивных европейцев!

Ратко Милорадович выслушал тираду до конца, не пытаясь ни перебить, ни скорректировать её содержание. Ибо зачем терять чистоту столь пространного образчика сектантской фразеологии? Потом сдержанно возразил, стараясь не задеть значимые верования оппонента:

— Зря вы упрекаете меня в названных предрассудках, коллега Карел. Я говорил в вашу поддержку. И никакой народ не собирался унижать сравнением с «прогрессивными европейцами», которые, кстати, за истекшие полвека — в основном регрессировали.

— Да? — Мантл заколебался. — Но вы ведь не скажете о цивилизованном европейском народе, что его имена — магические обереги?